Наконец, Риббентроп резко переменил тему и попросил Шелленберга рассказать о положении в Соединенных Штатах и, особенно, о шансах Рузвельта вновь получить большинство голосов на выборах.
– Помогите мне, Шелленберг, организовать переброску на подводной лодке спецагентов для работы в США среди населения немецкой национальности, а я, со своей стороны, приложу все свои силы, чтобы провести большую кампанию по радио, рассчитанную на различные национальные меньшинства, проживающие в Америке, чтобы настроить их против избрания Рузвельта.
– Господин Риббентроп, но мне непонятно, почему меньшинства должны иметь какие-то особые причины, чтобы воспрепятствовать избранию Рузвельта?
Риббентроп удивленно посмотрел на Шелленберга:
– А у них нет никаких особых причин. Для нас важно найти связь с ними, используя радиовещательные станции Европы. Причины найдутся позднее.
Теперь уже Шелленберг был весьма удивлен подобным посылом министра иностранных дел. После некоторого раздумья он ответил:
– Реализовать вашу идею, господин министр, будет технически трудно, особо имея в виду те важные задачи, которые возложены на наш подводный флот. Так что вряд ли нам удастся использовать подводные лодки для проведения такой операции.
И тут Шелленберг вдруг вспомнил свой давнишний разговор с Риббентропом и не смог удержаться, чтобы не добавить:
– Вы немного опоздали, господин министр. Ведь горстка опытных агентов не может сделать всего.
Это задело Риббентропа.
– Мой дорогой Шелленберг, – в тоне его явно звучала обида, – это не оправдание. Вы должны признать, что я сделал все возможное, чтобы поддержать секретную службу и помочь ей.
Ну, уж это слишком! Все было как раз наоборот. Шелленберг хотел было это высказать вслух, но сдержался и лишь молча повернулся и направился к выходу. Но тут Риббентроп встал из-за стола и, подойдя к Шелленбергу, с очень серьезным видом потянул его в угол.
– Одну минуточку, Шелленберг. Мне нужно поговорить с вами об очень важном деле. Необходима строжайшая секретность. Никто, кроме фюрера, Бормана и Гиммлера, об этом не знает, – остановив на Шелленберге пристальный взгляд, он продолжил: – Нужно убрать Сталина.
Бригаденфюрер опешил от такого поворота и лишь кивнул головой. Между тем Риббентроп продолжал развивать свою мысль:
– Поймите вы, Шелленберг, весь режим в России держится на способностях и искусстве одного человека, и этим человеком является Сталин.
Он повернулся и направился к окну.
– В личной беседе с фюрером я сказал, что готов пожертвовать собой ради Германии. Будет организована конференция, в работе которой примет участие Сталин. На этой конференции я должен убить его.
– Один? – спросил Шелленберг.
Риббентроп резко повернулся к нему.
– Фюрер сказал, что одному этого не сделать. Он просил назвать человека, который сможет помочь мне, – Риббентроп пристально посмотрел на шефа германской контрразведки и добавил: – Я назвал вас.
Они некоторое время молча смотрели друг на друга. Затем Риббентроп снова заговорил:
– Фюрер приказал мне обсудить этот вопрос с вами с глазу на глаз и выразил уверенность, что вы найдете практический способ выполнения этого плана. Теперь вы понимаете, – закончил Риббентроп, – зачем я вас вызвал?
В этот момент лицо Шелленберга исказилось в ужасе, он был совершенно расстроен и озадачен, пытаясь найти способ, как выкрутиться из этой ситуации. Тем временем Риббентроп начал объяснять ему детали своего плана, который заранее уже продумал.
– Я, конечно, понимаю, что на конференции будет очень строгая охрана, и вряд ли получится пронести в зал заседаний гранату или револьвер. Однако я слышал, что ваша техническая группа изготовляет револьверы, по форме ничем не отличающиеся от вечной ручки. Из такого револьвера можно стрелять крупнокалиберными пулями на расстоянии шести-семи метров. Мы, конечно, могли бы пронести такой револьвер или что-нибудь в том же духе в зал, и тогда все, что от нас потребовалось бы, это иметь твердую руку.
Все время, пока Риббентроп говорил, Шелленберг наблюдал за ним, сначала с настороженностью, затем с внутренней улыбкой. Этот пятидесятилетний политик говорил с таким увлечением, что напоминал мальчишку, пересказывающего содержание впервые в жизни прочитанного детектива. Но Шелленбергу стало ясно, что перед ним стоит настоящий фанатик, и единственное, что он хотел сейчас услышать от шефа контрразведки – это его согласие поучаствовать в покушении на Сталина. Он считал, что план Риббентропа – целиком и полностью результат его нервного и умственного переутомления. Однако обстановка была неподходящей, чтобы возражать, и, кроме того, Шелленберг понимал, что каждое сказанное им слово сейчас же будет передано Гитлеру. Наконец ему показалось, что он нашел выход из тупика, в котором оказался.
Дождавшись, когда Риббентроп выговорится, Шелленберг ответил:
– Господин министр, нужно, чтобы вы прежде создали необходимые условия для осуществления плана, и прежде всего добились согласия Сталина участвовать в работе конференции. Если вам это удастся, я буду готов поддержать вас словом и делом.
– Я еще подумаю над планом, – сказал Риббентроп. – Поговорю с фюрером.
Неизвестно, поговорил ли Риббентроп с Гитлером, но больше о своем плане он Шелленбергу не напоминал. Зато через некоторое время об этом же заговорил с ним Гиммлер. После обсуждений с Гитлером Гиммлер предложил свой план, очень напоминавший план Риббентропа. В соответствии с ним технические специалисты РСХА изготовили мину для убийства Сталина. Мина размером с кулак имела вид кома грязи. Она должна была быть прикреплена к машине Сталина. Мина имела запал, управляющийся с помощью коротковолнового передатчика, и была настолько мощной, что когда при испытании ее взорвали, то от машины почти ничего не осталось.
Три дня спустя. Берлин.
У подъезда трехэтажного дома остановилось два «Опеля» и один «Хорьх». Из первых выскочили вооруженные автоматами эсэсовцы. Двое стали осматривать окрестности, двое сразу исчезли в подъезде. Через некоторое время один из эсэсовцев, вошедших в подъезд, вышел на улицу и утвердительно кивнул унтерштурмфюреру СС. Младший лейтенант с большим шрамом над правой бровью направился к «Хорьху» и открыл заднюю дверцу со стороны водителя.
– Все чисто, господин оберштурмбаннфюрер.
Тут же из машины показалась сначала голова, а затем и все тело Генриха Грейфе.
– Проводите меня на второй этаж, унтерштурмфюрер.
– Слушаюсь, господин оберштурмбаннфюрер.
Грейфе, а за ним младший лейтенант скрылись в подъезде. Там, у двери, словно сделанные из камня, стояли, не шелохнувшись, два рядовых эсэсовца. Грейфе поднялся на второй этаж, остановился у обитой темно-коричневой кожей двери и кивнул сопровождавшему. Унтерштурмфюрер дотронулся пальцем до кнопки звонка. Вскоре за дверью послышались шаги, и женский голос спросил: