Исключительно сильным отвлекающим действием обладают уникальные события – беспрецедентные и неповторимые. По отношению к ним у человека возникает «двойное внимание» – люди, как говорится, не верят своим глазам и вынуждены все сильнее всматриваться в объект, сосредоточивая на нем свое внимание. Под прикрытием такой сенсации политики торопятся провернуть все темные дела. Более рядовым воздействием обладают непривычные события – те, которые происходят редко и к тому же привлекают внимание своими другими сторонами (убийства, катастрофы, скандалы). Иногда, наоборот, жестко запрограммированные важные события могут быть использованы для отвлечения внимания от политической акции, которая в другое время вызвала бы повышенную общественную активность. Так, например, в РФ очень умело был выведен в отставку Ельцин – 31 декабря 1999 г., когда все люди готовились встретить новый 2000-й год, а потом пребывали в похмелье до 4 января.
Двадцатый век был переломным в деле манипуляции общественным сознанием. С одной стороны, сложилась наука, которая занималась этой проблемой, – социальная психология, один из краеугольных камней которой заложил Ле Бон в своем учении о толпе. Возникли и теоретические концепции, о которых говорилось ранее. Параллельно развивалась новаторская и жесткая практика «толпообразования», превращения больших масс людей в толпу и манипуляции ею. Возникли новые технологические средства, позволяющие охватить интенсивной пропагандой миллионы людей одновременно. Возникли и организации, способные ставить невероятные ранее по масштабам политические спектакли – и в виде массовых действ и зрелищ, и в виде кровавых провокаций.
Особенностью политической жизни конца XX века стало освоение политиками и даже учеными уголовного мышления в его крайнем выражении «беспредела» – мышления с полным нарушением и смешением всех норм. Всего за несколько последних лет мы видели в разных частях мира заговоры и интриги немыслимой конфигурации, многослойные и «отрицающие» друг друга.
Все это вместе означало переход в новую эру – постмодерн, с совершенно новыми, непривычными нам этическими и эстетическими нормами. Этот переход накладывается на более широкий фон антимодерна – отрицания норм рационального сознания, норм Просвещения. Что это означает в политической тактике? Прежде всего, постоянные разрывы непрерывности. Действия с огромным «перебором», которых никак не ожидаешь. Человек не может воспринимать их как реальность и потому не может на них действенно реагировать – он парализован. Так, отброшен принцип соизмеримости «наказания и преступления». Пример – бомбардировки Ирака, вовсе не нужные для освобождения Кувейта (не говоря уж о ракетном ударе по Багдаду в 1993 г.). Аналогичным актом был танковый расстрел Дома Советов в 1993 г. Ведь никто тогда и подумать не мог, что устроят такое в Москве. Следом – разрушение в 1995 г. Грозного, с военной точки зрения бессмысленное. Затем – бомбежки Югославии. Затем – Афганистана.
Это – большие спектакли, слишком сильно бьющие по чувствам. Вот случаи поменьше и поспокойнее. Например, Гаити, где неожиданно устроили показательное избиение генералов, отличников боевой и политической подготовки академий США, которые всю жизнь точно выполняли то, что им приказывали начальники. Вдруг и к ним пришла перестройка – морская пехота США приехала устанавливать демократию и послала ту же уголовную толпу, что раньше забивала палками либеральных демократов, теми же палками забивать родню генералов.
Но буквально с трагической нотой это проявилось в ЮАР. В начале 90-х годов мировой мозговой центр решил, что ЮАР нужно передать, хотя бы номинально, чернокожей элите, т. к. с нею будет можно договориться, а белые у власти все равно не удержатся. Поскольку вести идеологическую подготовку времени не было, «своих» подвергли психологическому шоку, который устранил всякую возможность не только сопротивления, но даже дебатов. Вот маленький инцидент. Перед выборами белые расисты съехались на митинг в пригороде столицы. Митинг был вялый, ничего противозаконного в нем не было. Полиция приказала разъехаться, и законопослушные бюргеры подчинились. Неожиданно и без всякого повода полицейские обстреляли одну из машин. Когда из нее выползли потрясенные раненые пассажиры – респектабельные буржуа, – белый офицер подошел и хладнокровно расстрелял их в упор, хотя они умоляли не убивать их. И почему-то тут же была масса репортеров. Снимки публиковались в газетах и все было показано по западному ТВ. Всему миру был представлен великолепный спектакль.
Расстрел белых расистов в ЮАР и избиение, по указке консула США, членов военной хунты на Гаити открыли новую страницу в истории политических технологий. Новые методы манипуляции сознанием обеспечивают надежный контроль за поведением масс, и в этих условиях уже не нужны архаичные тираны и диктаторы, даже вполне преданные мировой верхушке. Не только не нужны, но и вредны – есть риск, что в них нет-нет, да и проснется патриотизм, как это не раз бывало в армиях «третьего мира». Поэтому всем потенциальным гориллам было дано несколько знаков. Самый красноречивый из них – измывательство над Пиночетом в Великобритании.
Западные философы, изучающие современность, говорят о возникновении общества спектакля. Мы, простые люди, стали как бы зрителями, затаив дыхание наблюдающими за сложными поворотами захватывающего спектакля. А сцена – весь мир, и невидимый режиссер и нас втягивает в массовки, а артисты спускаются со сцены в зал. И мы уже теряем ощущение реальности, перестаем понимать, где игра актеров, а где реальная жизнь. Что это льется – кровь или краска? Эти женщины и дети, что упали как подкошенные в Бендерах, Сараеве или Бали, – прекрасно «играют смерть» или вправду убиты? Здесь возникает диалектическое взаимодействие с процессом превращения людей в толпу. Ле Бон сказал о толпе, что «нереальное действует на нее почти так же, как и реальное, и она имеет явную склонность не отличать их друг от друга».
Речь идет о важном сдвиге в культуре, о сознательном стирании грани между жизнью и спектаклем, о придании самой жизни черт карнавала, условности и зыбкости. Это происходило, как показал М. Бахтин, при ломке традиционного общества в средневековой Европе. Сегодня эти культурологические открытия делают социальной инженерией. Уже 20 лет назад Ю. Любимов начал идти к этому «от театра». Он устранил рампу, стер грань. У него уже по площади перед Театром на Таганке шли матросы Октября, а при входе часовой накалывал билет на штык. Актеры оказались в зале, а зрители – на сцене, все перемешалось. Сегодня эта режиссура перенесена в политику, на улицы и площади. Все уже стали частью спектакля и не могут стряхнуть с себя его очарование. Не могут выпрыгнуть за рампу, в зал. Нет рампы.
Огромную роль в смешении реальности и спектакля играет насилие. Оно занимает важное место в жизни человека современного общества – и в то же время его преувеличенный и художественно соблазнительный образ умножается средствами культуры. Американский писатель Б. Гиффорд сравнивает процесс, превращающий клубок страстей, пороков и преступлений в огромный спектакль, с тем, что видит в жизни: «Всего за три дня вокруг меня произошло вот что. Дочь моего друга, 15 лет, была изнасилована и убита выстрелом в голову в полдень в университетском городке. Мой сын с невестой, им по 20 лет, ожидали вечером автобус. К ним подошел парень с ружьем, заставил сына лечь на тротуар, затолкал девушку в машину, увез на пустырь, изнасиловал и избил. Мой старый друг 72 лет выставил свою кандидатуру в муниципалитет, конкурируя с негритянкой. Когда он пошел к избирателям, на него напала группа громил-негров и превратила его буквально в котлету». Гиффорд задает вопрос: «Давайте различим, где реальность, а где спектакль. Видите вы разницу? Я писатель, и я разницы не вижу». И каждый день эта разница все более стирается – даже мелочами. Вот, в супермаркете, куда ходит писатель, старик, собирающий коляски на стоянке перед магазином, обнаружил в такой коляске две отрезанные руки. Просто шутка. Неизвестно даже, было ли перед этим совершено убийство или так, шутник где-то раздобыл «ненужные» руки.