Последнюю фразу Кузьминична произнесла так, будто на что-то, переборов сомнения, решилась. Она встала, подошла к шкафу, открыла дверцу, покопалась в ящике с бельем и вытащила жестяную коробочку из-под датского печенья.
– Фотографии у меня тут всякие хранятся… – пояснила пожилая дама и извлекла из коробки маленькую записную книжечку в черной обложке. – Вот, возьмите, пусть будет у вас.
Вера растерянно приняла книжечку.
– Ну, все, детка! Буду отдыхать, – лучезарно заулыбалась старушка. Вера сунула телефонную книжку в карман джинсов и попрощалась.
А вечером Кузьминична умерла. Спускалась по лестнице, споткнулась и при падении сломала шею.
* * *
– Скажите, разве она не прелесть?
Рука с просвечивающими сквозь тонкую, усыпанную веснушками кожу венами ласково, будто по кошачьей шерстке, скользнула по черному кожаному переплету.
– Подумать только, сколько в ней хранится тайн. Страшных, кровавых, конечно, но от этого еще более завораживающих. Вот послушайте…
Альбинос послушно прислушался, но ничего, кроме еле уловимого шелеста переворачиваемых страниц, не различил. Не рассказывала ему никаких кровавых тайн эта книга. Только вот показала. Совсем недавно и дважды. Последнее воспоминание о лежащем на цементном полу теле молодой девушки заставило его невольно содрогнуться. «Надеюсь, с трупом у них не возникло проблем», – подумал мужчина о своих помощниках. Ему до сих пор не позвонили с отчетом, и это тревожило. Задумавшись, он не сразу заметил, что за ним пристально наблюдают.
– Какие-то сложности? – услышал альбинос и вздрогнул.
– Нет, нет, никаких сложностей, – фальшиво улыбнулся он.
Подумаешь, малознакомая девица померла. Еще одна. Сложность это или нет?
– Надеюсь, эта… девушка не принесет нам хлопот? Я не люблю шум, знаете ли.
– Не принесет, – заверил альбинос. Ох, хотел бы он сам быть в этом уверен. Но он постарался, чтобы голос его прозвучал бодро.
– Смотрите… Так вернемся к нашей книге. Как видите, она уже показала свой, гм, строптивый характер.
«И не в первый раз», – кисло подумал альбинос, но промолчал. Ему здесь надлежит стоять и с подобающим видом выслушивать любой бред, любые капризы. Строптивый характер у книги – это еще придумать надо! Еще скажите, что у этой пачки истончившейся до паутины бумаги, облаченной в черную протертую кожу, есть душа.
– Не знаю, почувствовали ли вы, что в ней есть душа? Как в любой старой вещи с историей…
Ну вот, так и есть – пошли размышления про душу, историю… Бабкины сказки. Он никогда не любил сказки. И вообще, его сейчас волнует другое – удалось ли замести следы после неудачно закончившегося чужого каприза? Кто-то пальцами щелкает и прихоть свою выказывает, а кто-то потом по уши в дерьме оказывается. Альбинос мысленно вздохнул, но продолжил с делано заинтересованным выражением лица слушать то, что ему говорили.
– У меня всегда были две страсти – старые вещи и книги. А уж если это старая книга… Люблю я истории. Но не столько слушать, сколько… угадывать, домысливать, раскапывать. И у меня, знаете ли, неплохо получается. А у этой книги прелюбопытнейшая история. Вот послушайте. Она похожа на сказку. Да садитесь вы, садитесь! Вот сюда.
Альбинос послушно присел на краешек предложенного дубового табурета, тоже, видимо, «с историей». Он, наоборот, к старым вещам относился как к износившемуся хламу, от которого нужно избавляться, и никогда не понимал этой чужой страсти к антиквариату. Ну что может быть замечательного, к примеру, вот в этом неудобном тяжеленном табурете, который и с места с трудом сдвинешь? А ведь наверняка найден он не на помойке, а куплен за бешеные деньги в какой-то пропахшей пылью и нафталином антикварной лавке. Раздражение закипало в мужчине, словно молоко, грозя выплеснуться через край в самый неподходящий момент. Но он старался себя контролировать: уже где-где, но не здесь выказывать ему свои недовольства. Сказали слушать сказку – значит, придется слушать. Как миленькому или, точнее сказать, как маленькому. Все же слушать сказки – это тебе не трупы прятать. Послушает.
– А знаете, хоть этой книге века два, история ее началась гораздо позже. Со свадьбы.
Ой, гуляла свадьба! Пир на всю деревню, шумно, весело. Женили Ивана Неторопова, человека не то чтобы богатого, но и не бедного, бездетного вдовца тридцати лет от роду. Пир горой, песни, прославляющие молодых, слышны за околицей, блюда сменяют одно другое, крепкие напитки – рекой. Не поскупился Иван на празднество: пусть прославляют их с нареченной гости, желают благополучия и счастья, да и невеста, юная Марфа, пусть знает, как щедр и добр ее муж. До чего же хороша она! Глаз не отвести. Прелестна в своей юности и скромности, глаза застенчиво опускает, встречаясь с мужем взглядом, улыбается краешками губ, а на щеках алеет нежный девичий румянец. Чудо как хороша!
Четыре года Иван вдовствовал, жил небедно, торговлей потихоньку ведал, и не в убыток себе. С первой женой жил не то чтобы в раздоре, но и любви особой между ними не было. Сосватали их по юности уже покойные родители. Прожил Иван в супружестве восемь лет, детей так и не нажили. А потом умерла, промучившись с месяц болезнью, жена. Не думал Неторопов вновь жениться, но одиноко стало: не старый он еще мужик, собой не плох, достаток есть. Да и хозяйство женщине вести куда сподручней. Собрался Иван и отправился к деревенской знахарке и известной свахе Лукерье – просить найти ему невесту хорошую, работящую, несварливую. Сваха подарок, им принесенный, приняла и ответила, что есть у нее на примете девица – в работе спорая, собою приятная. Сирота, живущая в работницах в семье Коневых, что из соседней деревни. Приданого, правда, за нее не обещают, но девушка уж больно мила. Ну, если выйдет из нее жена хорошая, то почему бы и не жениться? И затеялось сватовство. Неторопов не поскупился на хорошие подарки семье, из которой собрался брать невесту, и Лукерья вместе с другой свахой отправилась сватать. Поговорили да смотрины назначили, на которые и Иван поехал. В доме невесты встретили их с почестями, проводили за стол, где уже был поставлен сладкий пирог. Нареченного жениха усадили вперед, помолчали для приличия, а затем Лукерья попросила явиться «пирожницу» – ту, которая поставила на стол угощение. Иван обратился весь во внимание, ожидая впервые увидеть свою нареченную. Одно дело – слушать рассказы Лукерьи, а другое – увидеть невесту своими глазами. А ну-ка не придется она ему по душе? А хозяйка уже выводила к столу девушку, облаченную в вышитый сарафан и белоснежную рубаху. Увидел Неторопов нареченную, замер, от восхищения дыхание аж перехватило: права была Лукерья, хороша девица. Совсем юная, тонкая и гибкая, как травиночка, идет плавно, опустив скромно голову. На щеках алеет румянец, толстая русая коса с вплетенными в нее красными лентами перекинута через плечо. Все за столом встали, приветствуя девушку. А Иван, засмотревшись на красавицу, позже всех поднялся. Неужели такое сокровище – ему достанется? А Марфа подняла васильковые глаза, кротко посмотрела на него и вновь потупилась, но и этого короткого взгляда Ивану хватило, чтобы почувствовать сердечный укол. За все время обеда нареченная едва вымолвила два слова, но Ивану ее смущение и скромность только нравились: его прежняя жена была сварлива и криклива. Хорошо прошел обед, а там уже и сговор назначили, ударили по рукам да разломили пирог в знак нерушимости сговора. И принялись за приготовление к венчанию: оповестили гостей, снарядили свадебные чины, выбрал Иван в тысяцкие давнего приятеля Савву, посаженых отца и мать назначили. Накануне венчания явились в дом к Ивану свахи – свадебное ложе подготовить да защитить его от нечистой силы. Первой вошла главная сваха Лукерья с рябиновой ветвью в руках, обошла все кругом, а остальные за нею принялись готовить ложе: снопы постлали, на них – ковер, а уж сверху перины, простыни и подушки. Ивану все эти хлопоты казались далекими, будто не с ним все происходило. Мальчишеское волнение затапливало его душу – такое сильное, какое он, наверное, никогда в жизни не испытывал. Наряжался к торжеству, а все думал о том, что сейчас бабы под свадебные песни обряжают его Марфу в лучшее платье, в последний раз надевают ей на голову венец – символ девичества. А нареченная в это время плачет. Согласно ли традиции или искренне, пугаясь новой жизни в замужестве? Не бойся, Марфонька, не бойся, милая, будешь ты счастлива и любима.