Стараясь ступать как можно тише, Кай отошел на несколько шагов, а затем вприпрыжку побежал домой. Завтра утром, чуть встанет солнце, он будет в кузнице. Тут уж Айна ничего не возразит. Чего ж ей возражать, когда Кай с охотой помогает Танку столько, сколько тот скажет, да еще и ничего не просит за работу?..
Окна хижины Бабани и Лара были темны. Но это вовсе не значило, что дома уже спят. Старики считали трату масла на освещение непозволительной роскошью, даже иной раз ужинали в темноте. Бабаня сейчас, наверное, как обычно, возлежит на своей скамье и ворчит, ни к кому специально не обращаясь, сама с собой. Лар пялит глаза в темноту и жует пустым ртом. А матушка, конечно, уже спит. Намаялась за день.
Кай вздохнул. Сколько раз он обещал себе, что будет больше помогать матушке, но все время находились дела важнее. Да и матушка ведь не часто просила. «Побегай, — говорила она, — успеешь еще спину наломать…»
Миновав дверь, он по привычке направился к козлятнику. Проходя мимо окошка хижины, услышал торопливый говорок Бабани. Так и есть — опять разворчалась. Кай досадливо поморщился и прошел бы мимо, но вдруг услышал голос матушки.
И остановился.
— Ну что вы, маменька, пустое болтают… Я же на глазах у вас каждый день, — говорила матушка голосом усталым и глухим. — Если всякого слушать…
— А и послушать иной раз добрых людей стоит, — тараторила Бабаня. — Добрые люди, они все видят. Уж ежели мне не первый и не второй говорит, что подолом машешь перед каждым встречным, так не зря, верно!
— Маменька, да как же это!..
— Ты, Анна, руками тут не маши, а меня послушай. Живем мы, сама видишь как. С хлеба на воду, да и хлеб-то не каждый день видим. Силы у меня уж не те, чтобы тебя, бабу здоровую, бессовестную, с пацаном твоим кормить. Он малый-то малый, а жрет не меньше большого. И работать не заставишь, вечно с Танком полоумным крутится. Попомни мое слово, варнаком, душегубом вырастет!
— Маменька, так ведь…
— Тише ты, — вдруг раздался гулкий голос Лара. — Дай сказать. Дело тебе говорят, так слушай.
У Кая сильно забилось сердце. По тону старика и Бабани он понял, что происходит что-то серьезное. Недоброе что-то начинается. Чего еще старики надумали?
— Баба ты в годах уже, — продолжала Бабаня. — Лет пять еще пройдет, на тебя уж никто и смотреть не будет. Сейчас самое время мужика справного найти, при деньгах, чтоб и с нас хоть немного заботы снять. Хороший-то парень, из семьи доброй, тебя вряд ли возьмет — хоть недолго ты у нас, да натуру свою бесстыжую показала…
— Маменька! — воскликнула снова матушка и, видимо, заплакала — голос ее прервался.
— Раз люди говорят, так оно и есть, — отрезала Бабаня. — Ни с того ни с сего никто языком трепать не станет. Да и я сама видела — мужики гогочут и свистят вслед, знать, повод даешь. Вон кто из наших по улице пройдет, небось не свистнут. Ты вот что, Анна, — тут голос старухи изменился, она заговорила с расстановкой, вкрадчиво. — Я уж покумекала, как быть, теперь за тобой дело. Ты господина Симона, графского мытаря, видала? Монетки у мужика водятся. За ним бы надзор еще хороший, чтоб опамятовался… Слышь, Анна?
Матушка долго молчала. Кай ждал, сдерживая взволнованное дыхание.
— Как баба за мужиком встанет, так никто про нее худого слова говорить не будет, — произнесла еще Бабаня. — Ты ж и нас пойми — тяжко нам, старым, вас кормить. Денег у него уйма. Вместо того чтобы пропивать, дом бы поставили хороший, нам бы помогали. Мы-то, чай, не чужие люди. Ежели б не мы, ты бы со своим кутенком с голоду давно померла бы. Ну что?
Матушка заговорила, и Кай с трудом узнал ее голос.
— Пьяница ж он, — сказала матушка.
— А тебе не принца ждать! — прорезался снова старый Лар. — Бери что есть да за добро не забывай благодарить.
После этих слов матушка опять замолчала. Бабаня трещала еще долго, и все одно и то же. Сердце Кая внезапно угомонилось и забилось не как раньше, а медленно и натужно, словно захолодело у него в груди. Он опустил голову и побрел в козлятник. Там, прижимаясь к теплым козьим тушам, сворачиваясь клубком, чтоб накопить тепла на всю ночь, он еще подумал: «Надо с Танком потолковать завтра. Может, что присоветует… Да что он может посоветовать?»
* * *
Проснувшись с первыми лучами солнца, Кай прокрался в хижину. Бабаня с Ларом еще спали. Пошарив в охапке соломы, мальчик нашел кусок кукурузной лепешки — матушка давно приноровилась оставлять завтрак так, чтобы ему лишний раз не приходилось просить еды у старухи. Сунув лепешку за пазуху, мальчик прихватил деревянное ведро и попытался было выскользнуть во двор, но на скамье закопошилась куча тряпья, и послышался сиплый кашель — это проснулась Бабаня.
— Шаромыжничает все, — закряхтела старуха. — И днем, и ночью покоя нет…
— Я воды наносить хотел, — буркнул Кай, предъявив ведро. Вчерашний разговор мигом вспомнился ему. Бабаня проворчала что-то, переворачиваясь на другой бок.
— А матушка где? — спросил мальчик.
— К ручью ушла твоя матушка, — не сразу откликнулась Бабаня. — Белье полоскать. Оно вон как у нас — добрые люди с вечера все дела поделают, а не с утра пораньше спохватываются.
Не говоря больше ничего, Кай с ведром в руках вышел во двор. Теперь вот придется возвращаться от колодца, едва с Танком поздоровавшись. А старуха еще дело найдет, как только он на глаза покажется. Умывшись во дворе, Кай вылил остатки воды и припустил по пустынной улице, залитой холодным утренним солнцем.
Набрав воды из колодца, Кай подумал немного и решил не ходить домой. Ну ее, эту Бабаню! Недавно только целую бочку натаскал, хватит ей. От недалекой кузницы едко пахло дымом, и слышались шумные вздохи — точно дракон готовился чихнуть. Громадный Танк, как обычно голый до пояса, раздувал мехами огонь.
Взяв ведро, Кай побежал на кузницу.
* * *
С Танком он познакомился осенью. Вот у этого самого колодца и, надо сказать, не по своей воле. С того времени, когда они с матушкой перебрались со скамьи на охапку соломы в углу хижины, когда Бабаня переложила на матушку всю работу, никакого желания налаживать с деревенскими близкие отношения у Кая не было. Уж очень непонятно и круто поменялось отношение к ним жителей Лысых Холмов. Местных детей Кай видел, конечно, и раньше, но близко они к нему не подходили. Заметив его, проходящего по улице, чумазые и оборванные пацаны прекращали свои игры и, раскрыв рты, провожали настороженными и удивленными взглядами, точно какого-нибудь диковинного уродца. Постепенно настороженное удивление сменилось веселыми ухмылками, и в один прекрасный день Кай получил это идиотское прозвище.
— Барон! — захлебываясь от восторга, кричали пацаны из-за плетней. — Гля, барон идет! Эй, ваше высочество, вон корова нагадила, не запачкайтесь!
Память о выходках Аскола и его шайки, а особенно о бесславном конце атамана городской ребятни, была еще свежа, поэтому Кай сначала вовсе не обращал внимания на крики в спину. Никакого страха он не испытывал. Лишь недоумение и обиду — и то не столько за себя, сколько за матушку. Северная Крепость вставала перед ним каждое утро, как солнце; но и ночью Крепость не покидала его в снах.