— Не забыли, — ответил Кай. — Любой слуга во дворце в точности выполнит то, что я ему скажу. Потому что золото, которое мне платят из казны, я раздаю им. К чему мне золото здесь, где кормят, поят и дают ночлег задаром?
Несколько минут Оттар размышлял над сказанным, отвлекшись только пару раз, чтобы допить вино из кубка и обглодать последнее баранье ребро.
— И правда, никакой магии, — пробормотал он наконец, — все так просто… Видеть и слышать…
— Просто, — подтвердил болотник, — для того, кому это искусство необходимо каждый день, с утра до ночи и даже во сне, чтобы выживать. Враг никогда не застанет тебя врасплох.
— Ага! — возликовал вдруг северянин. — Я ж тоже так умею… Ну, почти так! Меня еще отец учил в первом моем морском походе: присмотрись к противнику, на глазок прикинь, в чем его слабые стороны, а в чем сильные; как он держит оружие, как двигается, как ведет себя. Чем больше ты о нем узнаешь, тем больше шансов на победу. Только я вот что заметил — это, конечно, все хорошо… видеть и слышать… но в горячке боя — где там прислушиваться и приглядываться. Враз топором промежду глаз схлопочешь!
— Не прислушиваться и приглядываться, — рассмеялся Кай. — А видеть и слышать. Суть этого искусства в том, что ты не только во время битвы всегда знаешь, что происходит вокруг тебя. По звуку одного шага человека, находящегося в полулиге за твоей спиной, ты определяешь его пол, возраст, вес и рост, как он одет, какое при нем оружие, когда и куда он был ранен… По полету птицы в лесу — где ее гнездо, какие ягоды и грибы можно найти поблизости, какие звери бродят в окрестностях и насколько они опасны. Для человека, в полной мере овладевшего этим искусством, нет ничего непонятного в окружающем его мире.
— Получается… — наморщил нос Оттар, — ты всегда как бы… на войне?
Кай пожал плечами и отломил кусок лепешки.
— Наверное, так, — ответил он. — Видеть и слышать — это первое, чему учат на Туманных Болотах. Это искусство уже навсегда влилось в мою кровь. По-другому на Болотах не выживают.
— Хотелось бы мне там побывать… — с непонятной интонацией проговорил Оттар. — И хотя бы одним глазком поглядеть на тамошних Тварей…
— Боюсь, это не доставило бы тебе удовольствия. Оттар усмехнулся. И, помолчав, добавил:
— Ежели б я с тобой не трепался всю эту неделю, я бы просто назвал тебя трусом, когда узнал, что ты не будешь сражаться на Турнире Белого Солнца. Да каждый тебя так назвал бы. Я тебе даже больше скажу, многие сейчас…
— Я знаю, что говорят обо мне.
С того самого момента, как болотник появился во дворце, Оттара непонятно тянуло к нему — и чем больше северянин общался с Каем, тем больше тянуло. После первого разговора северянин бесхитростным своим разумом определил болотника как человека, с которого жизнь долгие годы стесывала все лишнее и в конце концов оставила одну лишь истинную сущность, такую гранитно-прочную, что сломала об нее свой клинок, поэтому Оттар после первого разговора больше не удивлялся болотнику: ни его словам, ни его поступкам. Вернее, старался не удивляться, и не всегда у него это получалось. Он все чаще ловил себя на мысли, что Кай поступает так, как и должно поступать, говорит то, что и нужно говорить на самом деле. «Все кабы такими были бы, — иногда думал рыцарь Северной Крепости, — вот житуха правильная бы пошла…» Сам Оттар подражать Каю даже не пытался. Потому что подспудно чувствовал: стать таким, как болотник, невозможно, а подражать Каю… было как-то стыдно и смешно. Подумать только: придворные ему чуть ли не в глаза смеются, из-за одежды принимают за слугу, а Кай будто этого не замечает. То есть… Все он, конечно, замечает. Абсолютно все, чего обычный человек никогда не заметит. Но смотрит на таких насмешников вовсе не презрительно и не снисходительно, а вроде как совсем беззлобно — так взрослые люди наблюдают за играми детей. Сам северянин так не смог бы. Не выдержал бы просто. Ну, скажем, пару насмешек и стерпел бы, укрепившись изо всех сил, а потом — как вмазал бы!.. Ух, как вмазал бы!
— Хотел бы я посмотреть на тебя в бою, — сказал Оттар. Пир тем временем перевалил за половину: все, кто был голоден, насытились, все, кого мучила жажда, надрызгались до разных степеней освинения. Музыканты музицировали уже в полную силу, пытаясь конкурировать со своими собратьями по ремеслу, появившимися за колоннами, в бальном зале, где начались танцы, — поэтому шум стоял невообразимый. Но все стихло почти моментально, когда его величество Ганелон Милостивый воздел к потолку руку с кубком.
— Рыцарь Горной Крепости Порога сэр Эрл, — начал король в полной тишине, нарушаемой только тихим перешептыванием да ворчанием собак под столом, — желает исполнить сочиненную им балладу.
Устало опустив руку, Ганелон отпил из кубка и откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе. Сэр Эрл поднялся, прижимая к груди лютню, — его приветствовали громкими и, кажется, совершенно искренними криками восторга.
— Подвезло нашему горному, — сказал Каю на ухо Оттар. — Слыхал, как его на турнире приветствовали? И тут еще… Я знаю, редко такое бывает, чтоб и чернь, и дворяне любили одинаково…
Кай кивнул. При дворе уже почти открыто говорили о том, кто именно будет следующим королем Гаэлона.
«Почти» — потому что вслух обсуждать тему, в которой упоминается смерть действующего государя — пусть и гипотетическая — было как-то не принято…
— Наверное, лучшего короля и не придумать, — продолжал размышлять северный рыцарь. — С какой стороны ни посмотри: нет в нем изъянов…
Слуги неслышной побежкой метались вдоль стен, зажигая факелы. Зал, освещенный до этого только большими люстрами с толстыми сальными свечами, постепенно наполнялся теплым красновато-желтым светом. А казалось, будто это от баллады, ведомой сильным, хотя и юношески-высоковатым голосом, от мерного перебора струн становится светлее.
Ее высочество принцесса Лития, первые несколько минут сидевшая, потупив взор и перебирая пальцами оборки платья, скоро перестала сопротивляться своим чувствам и подняла глаза на возлюбленного.
В памяти Кая сам собой всплыл тот день, когда после аудиенции у короля первый министр Гавэн провел его в дворцовый сад, чтобы представить ее высочеству принцессе Литии.
Сад был огромен, но Гавэн шагал по ровным дорожкам, над которыми нависали густые кроны, уверенно. Вдоль дорожек была натянута тонкая золоченая цепочка, легко скользящая сквозь кольца, укрепленные на столбцах в половину человеческого роста. На ходу первый министр подергивал цепочку явно условленное количество раз — и цепочка легонько звенела. Кая позабавило это наивное изобретение. Наконец в ответ на сигналы Гавэна цепочка звякнула четыре раза подряд, и через несколько минут они вышли на небольшую площадку, где меж двух толстых буковых стволов висели качели. На качелях сидела Лития. Кай, которому за все его девятнадцать лет не часто выпадало видеть женщин, тогда едва не споткнулся, заметив принцессу. Ее высочество отличалась от виденных Каем раньше женщин так же разительно, как лесная вольная птица отличается от суетливой крестьянской квочки. Лития показалась болотнику существом совершенно иного мира, на котором дорогие одежды и драгоценные украшения смотрятся как нечто естественное; если постараться, можно мысленно надеть, например, на служанку из «Веселого Монаха» такое же платье и такие же драгоценности, но абсолютно невозможно было представить принцессу Литию в наряде служанки — все равно что припоминая облик знакомого человека, вдруг вообразить его с содранной кожей. Рядом с принцессой стоял в красном камзоле и при мече, висящем на поясе в ножнах, молодой воин. За спиной воина помещалась лютня, и легкий ветер трепал золотые кудри на его непокрытой голове.