Но эта версия из теории заговоров. А есть еще и теория вероятности. Патрон с отпечатками пальцев мог зайти в обойму последним, с той же вероятностью, что и первым. И последующим…
– И что теперь? – подавленно спросил Вербинский.
– А что за покушение на убийство бывает? И на убийство Никиткина ты покушался, и его телохранителя ранил…
– Я не покушался… Блин, еще же Зойка была! – всколыхнулся парень.
– Какая Зойка? – уныло посмотрел на него Максим.
Изворачивался Вербинский, как уж на сковородке извивался. То Катю выгораживал, то себя, теперь вот какая-то Зойка появилась…
– Ну, я с ней в баре познакомился. Ну, позавчера. Мы с ней там наелись, ко мне пошли, ну, все такое. Утром просыпаюсь, а ее нет… Потом Катя появилась. Патрон этот чертов притащила. Ну, мы с ней разговаривали, а тут Зойка. А потом Катя ушла, а Зойка осталась. Ну, мы с ней снова зажгли. Я сегодня утром проснулся, а ее нет… Может, и патрон с ней ушел?
– На патроне были только твои пальцы. И Катины. Не было там никакой Зойки…
– Ну, она могла аккуратно взять патрон, ну, чтобы пальцы не оставить… Вдруг она не случайно в баре оказалась?
– В доверие к тебе втерлась? Через постель?
– Ну, она не отказывалась. Я ее к себе позвал, так она с радостью…
– И секс был? – продолжал усмехаться Одинцов.
– Ну да.
– Не Зойка, а прямо какой-то «агент ноль-ноль-секс».
– Я серьезно.
– И я серьезно, – кивнул Максим.
И у него был примерно такой же случай, причем совсем недавно. Лида втерлась к нему в доверие, чтобы усыпить и обезвредить. А когда план провалился, она перешла к сексуальному соблазнению… Секса не было, но ведь перехитрила…
– Сначала Зойка появилась, потом патрон, потом винтовка. И алиби у меня нет. А почему? Потому что мы с Зойкой вчера бухали! Я сегодня никакой был…
– Да, но патрон Катя принесла. Может, лучше Катю обвиним?
– Нет, Катя не при делах! – решительно мотнул головой Вербинский.
– А кто при делах?
– Ну, выходит, что я… А если я признаюсь, следственный эксперимент будет?
– Зачем?
– Ну, я же там ничего не знаю. Запутаться могу.
– Не будет следственного эксперимента, – покачал головой Максим. – Ты не чужую вину на себя берешь, ты признаешь свою вину.
– А если я требую?
– Сначала показания дай, там видно будет…
Следственный эксперимент – штука тонкая. Подозреваемый может включить дурака, тогда воспроизведение обстановки и действий превратится в фарс. Но зря Вербинский надеется, что ему это поможет избежать наказания… А если он действительно не знает, когда, как и при каких обстоятельствах происходило преступление? Что, если его действительно подставили?
– А вам от этого станет легче? – угрюмо посмотрел на него Семен.
– Лично мне?
– Да, лично вам! Вы же майор Одинцов, для вас истина дороже, чем галочка в отчете.
– Дифирамбы мне петь собрался? Это тебе не поможет, парень.
– Но вы-то мне помогли! Если бы не вы, шел бы я сейчас по этапу! – Вербинский смотрел на него с отчаянной надеждой.
– И тебе помог, и Фомину… Кстати, Фомина уже задержали, возможно, он даст против тебя показания. Так что, если он тебе помогал, лучше колись сразу…
– Да не стрелял я ни в кого!
– А Фомин?
– Мы с ним в контрах! Я же сдал его, он мне простить не может…
– Ты и братву лукоморскую сдал, а ничего, по кабакам шляешься, баб снимаешь. И ничего не боишься. Как это объяснить?
– Да мне уже все равно! – отчаянно махнул рукой Вербинский. – После того как Катя ушла, уже все равно…
– Куда ушла Катя, если вчера она была у тебя?
– Ну, решила вернуться. Ну, типа того…
– Крутишь ты, Семен, вертишь, не верю я тебе… А не трогают тебя лукоморские, потому что ты работаешь на них.
– Да не работаю я ни на кого! И не стрелял я ни в какого Никиткина!
Одинцов с озадаченным видом дунул в подставленную ладонь. Одним полушарием он верил Вербинскому, а другим – нет. Слишком уж много фактов против него. И патрон, и отсутствие алиби, и связь с Лукомором… Колоть его надо, но топор увяз в его показаниях. Что ж, нужно размахнуться заново и начать разговор с самого начала. Время для этого у Максима есть, а у Вербинского – тем более…
Волка ноги кормят, а сыщика – помимо того, еще и голова. Сначала появилась мысль, затем включились ноги, довели до места. А там в ход пошло профессиональное обаяние.
– Здравствуйте! – широко улыбнулся Кустарев.
Он любил и уважал свою профессию, поэтому вежливое и тактичное отношение к людям давалось ему без труда.
– Я из милиции, и у меня к вам один небольшой вопрос. – Гриша раскрыл удостоверение, предъявил его крупному толстобокому мужчине с маленькими глазками над бульдожьими щеками.
– Ну! – недовольно скривился сосед Вербинского.
– Вопрос не простой, поэтому я должен предупредить вас об уголовной ответственности за хранение боеприпасов к огнестрельному оружию.
– Короче!
– Если вдруг вы находили здесь боевой патрон, – Кустарев обвел рукой пространство лестничной площадки, – и если он у вас, то уголовное преследование вам не грозит. Это я вам гарантирую.
– Какой патрон?
– От снайперской винтовки. Возможно, он стоял здесь, – Гриша провел рукой по горизонтальному отрезку, связывающему перила лестничных маршей, – или лежал. Может быть, на лестничной площадке лежал.
– Ты из какой психушки сбежал? – с иезуитской вежливостью спросил щекастый.
– Я из милиции, – нахмурился Кустарев.
– У вас там все такие?
– Дело в том, что…
– Да пошел ты! – Щекастый презрительно усмехнулся и, дыхнув на Кустарева перегаром, закрыл дверь.
Гриша сделал глотательное движение. Иногда легче проглотить обиду, чем пережевывать ее, отравляя сознание. Да, есть люди, для которых вежливость – это прежде всего проявление слабости. Эти же люди реагируют на слабость, как дикие псы на страх жертвы… И с этим нужно смириться. Потому что таких организмов на земле много, и с ними еще не раз придется иметь дело. И если на каждого реагировать, никаких нервов не хватит.
Кустарев проглотил обиду, но уходить не спешил. Дверь дешевая, щитовая, с облицовкой из ДСП. Звукопроводимость хорошая, и грех этим не воспользоваться. Тем более что за дверью послышался женский голос:
– С ума сошел? А если это правда из милиции?