Инспектор Бовуар вошел в Большой зал, чувствуя себя кем-то вроде ассистента дантиста. «Пора ставить вам пломбу». И они действительно смотрели на него так, как смотрят пациенты в приемной у зубного врача: те, кого вызвали, – со страхом, а те, кому придется еще подождать, – с раздражением.
– А мы? – спросила Сандра, вставая. – Нам сказали, что мы можем быть опрошены первыми.
– Oui? – сказал Бовуар. Никто ему об этом не говорил, и он подумал, что знает почему. – Я бы поговорил сначала с мадемуазель Морроу, чтобы она могла поскорее вернуться к ее… – Бовуар взглянул на детскую фигурку с книгой у окна. – К ее ребенку.
Он прошел с Марианой в библиотеку и предложил ей жесткий стул, который принес заранее. Пыткой это вряд ли можно было назвать, но он не любил, когда подозреваемые чувствуют себя слишком уж комфортно. И потом, он хотел оставить большое мягкое кресло для себя.
– Мадемуазель Морроу… – начал он.
– Ой, у вас тут сэндвичи. А у нас кончились.
Она встала и, не спрашивая разрешения, взяла сэндвич с помидором и толстым ломтем ветчины, приготовленной в кленовом соке.
– Примите мои соболезнования в связи со смертью вашей сестры, – сказал Бовуар, приурочив этот укол к тому моменту, когда ее жирный, жадный рот был наполнен и она не могла ответить.
«Что-то ты не очень переживаешь по этому поводу» – таков был подтекст его замечания. Но, видя, как она заталкивает еду в рот, он подумал, что его оскорбление слишком слабо. Эта женщина не нравилась ему. Из всех Морроу, даже самых нетерпеливых, эта нравилась ему меньше всего. Что касается Сандры, то ее он понимал. Он тоже ненавидел ждать. Ему не нравилось, когда других обслуживали прежде его, в особенности если он пришел раньше. Ему не нравилось, когда люди втирались в очередь или подрезали тебя на дороге.
Он ждал, что с ним будут играть по справедливости. Правила означали порядок. Без них люди будут убивать друг друга. Начинается все с того, что кто-то сует свой нос в чужие дела, занимает места для инвалидов на парковке, курит в лифте. А кончается убийством.
Да, он должен был признать, что в его рассуждениях есть некоторая натяжка, но тенденция была очевидна. Начинаешь копать поглубже – и выясняется, что убийца всегда нарушал правила, считал себя лучше других. Бовуар не любил тех, кто нарушает правила. И в особенности ему не нравилось, когда они появлялись перед ним в пурпурных, зеленых или алых шалях и с детьми по имени Бин.
– Видите ли, я ее мало знала, – сказала Мариана. Она проглотила сэндвич и взяла с подноса бутылку с хвойной настойкой. – Если вы не возражаете…
Она открыла бутылку, прежде чем он успел что-либо ответить.
– Спасибо. Ой! – Она чуть не выплюнула жидкость. – Боже мой, до меня это кто-нибудь пробовал? Кто-нибудь уже это пил? Вкус как у дерева.
Она открыла и закрыла рот, словно кот, который пытается сбросить что-то постороннее с языка.
– Это отвратительно. Хотите глотнуть?
Она протянула ему бутылку. Бовуар прищурился, с удивлением увидев улыбку на ее непривлекательном лице.
Несчастная женщина. Уродина в такой красивой семье. Хотя он и не был большим почитателем Морроу, но не мог отрицать, что они красивы. Даже покойница, раздавленная, сохранила некоторую красоту. А эта, хотя и вполне живая, не имела никакой.
– Нет? – Мариана сделала еще глоток и снова поморщилась, но бутылку не поставила.
– Насколько мало вы ее знали?
– Она была на десять лет старше меня и уехала из дома, когда мне еще и двенадцати не исполнилось. У нас было мало общего. Она увлекалась мальчиками, а я – мультиками.
– Похоже, вы не очень сожалеете о ее смерти. Вас это даже, кажется, не печалит.
– Я была воспитана в лицемерной обстановке нашей семьи, инспектор. Я сказала себе, что не буду такой, как они. Я не желаю скрывать свои чувства.
– Это нетрудно, когда и скрывать-то нечего.
На это она не нашлась что возразить. Бовуар заработал очко, хотя и проигрывал допрос в целом. Если во время допроса говорит главным образом следователь, это плохой знак.
– Зачем демонстрировать все свои чувства?
Улыбка на лице Марианы сменилась серьезным выражением. От этого женщина не стала привлекательнее. Теперь она казалась мрачной уродиной.
– Я выросла в «Дисней уорлд». Снаружи он смотрелся неплохо. Для того и строился. Но внутри все механическое. Никогда не знаешь, что там настоящее. Слишком много вежливости, слишком много улыбок. Улыбки стали меня пугать. Ни одного слова поперек. Но и ни одного слова поддержки. Ты никогда не знаешь, что люди чувствуют на самом деле. Мы держали свои чувства при себе. И до сих пор держим. Все, кроме меня. Я почти обо всем говорю честно.
Занятно, каким важным может оказаться всего одно слово.
– Что вы имеете в виду, говоря «почти»?
– Глупо было бы сообщать моей семье все.
Она вдруг стала жеманиться, чуть ли не заигрывать с ним. У него это вызвало отвращение.
– И что вы от них утаивали?
– Всякие мелочи. Например, чем я зарабатываю на жизнь.
– Чем же?
– Я архитектор. Проектирую дома.
Бовуар подумал, что знает, какие дома она проектирует. Дома, которые призваны производить впечатление, безвкусные, претенциозные и большие. Громкие дома, в которых на самом деле никто не живет.
– Что еще вы от них скрываете?
Мариана помолчала, оглянулась, потом подалась вперед:
– Бин.
– Вашего ребенка?
Она кивнула.
– И что такое с вашим ребенком? – Перо Бовуара замерло над блокнотом.
– Я им не сказала.
– Не сказали, кто отец?
Он нарушил главные правила допроса. Ответил на собственный вопрос. Мариана отрицательно покачала головой и улыбнулась.
– Конечно, этого я им тоже не сказала. На этот вопрос нет ответа, – загадочно произнесла она. – Я не сказала им, кто Бин.
Бовуар вдруг почувствовал озноб.
– И кто же Бин?
– Вот именно. Даже вы не знаете. Но как это ни печально, Бин приближается к подростковому возрасту, и вскоре это станет очевидно.
Бовуару понадобилось несколько секунд, чтобы оценить услышанное. Он уронил авторучку, она покатилась со стола и упала на устланный ковром пол.
– Вы намекаете, что не сказали вашей семье, мальчик Бин или девочка?
Мариана Морроу кивнула и сделала большой глоток настойки.
– Вообще-то, вкус не так уж и дурен. Наверно, ко всему можно привыкнуть.
У Бовуара на сей счет были сомнения. Он вот уже пятнадцать лет работал со старшим инспектором, расследовал убийства, но так и не мог привыкнуть к невменяемости англичан. Она казалась ему бездонной и бессмысленной. Кем же это нужно быть, чтобы скрывать пол своего ребенка?