— Одно не исключает другого, — упрямо отвечал Андрей.
— Так давай покажем ее госпоже Гиацинте, — вдруг предложил Граве. — Только не думай, что я ищу предлога лишний раз увидеть эту взбалмошную девицу. Но если мы остановимся на своем недоверии к этой особе, то можем проворонить истинного соблазнителя или соблазнительницу!
— Да, Гиацинта очень зла на маркиза де Пурсоньяка, — согласился Андрей. — Но черт их, баб, разберет! Сегодня — зла, завтра — простила, а потом — вообще из-за него в монастырь пошла! — и Андрей замолчал надолго. Он сам не понимал, почему эта переодетая женщина вызывает в нем такую ярость.
— Но как мне устроить, чтобы Гиацинта увидела эту особу, как? — вдруг заголосил Граве. — Мне придется опять ехать к Венецкой, искать встречи с Гиацинтой, и она бог весть что себе вообразит! Она меня на смех подымет, девчонка!
Еремей, созерцая странную беседу, понимал все яснее: и разлюбезного баринка, и ошалевшего доктора неплохо бы свезти в бешеный дом, где, сказывали, лечат обертываниями в мокрые простыни и цепью приковывают за ногу к койке.
— Да это ж совсем просто! — сказала пленница. — Привезите меня к особняку Венецких, я, шапку снявши, встану на видном месте, а девица пусть поглядит из окошка и скажет.
— Разумно, — согласился вместо питомца Еремей. — Андрей Ильич, что, коли мы отпустим эту барыню под докторским присмотром? Да и я могу с ними поехать. Коли что — скрутим вдвоем и привезем обратно.
Андрей не ответил. Он осознал беду. Голос незнакомки в те мгновения, когда она не восклицала, а говорила рассудительно, делался иногда похожим на голос Катеньки. Это раздражало и было невыносимо. Ока не смела так говорить!
— Андрей Ильич, что с тобой? — забеспокоился Еремей.
— Ничего. Поезжайте. Эту особу… ее отвезите к господину Валеру. Ежели невинна… прошу простить великодушно… — это он произнес совсем тихо.
— Я принимаю ваши извинения, господин Соломин, — ответила пленница, — потому что ежели не приму — явлю себя бестолковой дурой. Я готова ехать куда угодно и сделать все что угодно, потому что… я же знаю свою невинность и знаю, что мы не встретимся более… Только скажите мне, что с Машей, и расстанемся.
— Маша повенчалась со своим женихом, и он теперь ее будет защищать, — вместо Андрея ответил Граве. — Господь привел их к браку оттого, что они долго друг друга любили, вопреки сумасбродству знатной барыньки!
— Так едем скорее, — сказала пленница. — Прощайте, господин Соломин. Я буду молиться за вас.
— Дай Бог, чтобы мы более не встретились, — буркнул Андрей и, когда Граве с Еремеем увезли свою странную добычу, взял с собой Фофаню и пошел стрелять.
Еремей и Тимошка вернулись вечером следующего дня.
— Ну, что? — спросил Андрей.
— Не она.
Дядька рассказал питомцу как пленница стояла посреди Захарьевской без шапки да в метель:
— …тут-то ее и приметили графинины форейторы. Ведь господин доктор барыню перепугал: родня-де за сироткой охотится. Ох, как мы удирали!
— А как ты узнал, что это не она?
— Так мы потом приехали к господину Валеру и там ждали весточки от доктора. Девица сказала, что впервые этого кавалера видит. Так что — маркиза еще только придется искать.
— И куда же незнакомка потом подевалась?
— Взяла извозчика и укатила. Куда — не сказалась.
— Пришла из небытия и ушла в небытие, — пробормотал Андрей. — Как привидение…
— Я вот боюсь — как бы графиня сиротку нашу в деревню под конвоем не упрятала и доктора туда же.
— Это было бы скверно. Более — ничего? О свадьбе Аграфены Поздняковой Гиацинта не разведала?
— Как же так сразу? Ей в новом доме освоиться нужно, обогреться, домашним женщинам подарочки сделать, а потом уж и разнюхивать. Эх…
— Что, дяденька?
— Ведь какая красавица — а достанется дураку… Норовистая. Назло за дурака пойдет.
Оба, дядька и питомец, разом загрустили. Что делать дальше — было пока что непонятно.
— Так, — сказал наконец Андрей. — Отставить меланхолию! У нас есть главное, что необходимо, — деньги. Мы продолжаем следить за домом Венецкой — на случай, коли там появятся приспешники вымогателя, и мы устраиваем слежку за домом Элизы — ведь там, скорее всего, мерзавцы будут искать Гиацинту. И мы ждем новостей от самой Гиацинты. Все просто. Проклятый маркиз сам даст о себе знать! Но для этого нужно опять ехать в столицу.
* * *
Валер был в смятенных чувствах. Он предвидел перемены в жизни, но уже не понимал, нужны ли они ему. Он слишком привык быть любовником замужней женщины, любовником верным и преданным, но именно любовником! Свидания случались не настолько часто, чтобы стать делом обыденным. Валер привык жить один — если не считать прислуги, ну так камердинера можно и за дверь выставить, ну так и кухарку можно назвать дурой и запретить высовываться из ее кухонных угодий. А теперь предстояло стать мужем и, очевидно, отцом. Предстояло постоянно видеть рядом с собой женщину — разумеется, горячо любимую, но ведь совместная жизнь чревата размолвками, и человек, привыкший к молчанию, может просто не вынести дамского общества.
Он честно рассказал о своих страхах Андрею. Андрей задумался — ведь Валер прав… И неизвестно — как бы еще справился с радостями семейной жизни офицер, за два года армейского существования привыкший к мужскому обществу и к методе наведения порядка посредством крика и зуботычин? Ведь с Катенькой в пору их любви тоже были тайные свидания — будучи во всем зависим от теток, Андрей не мог вести любимую под венец, а потом жить за ее счет. Невеста должна быть с приданым — так ведь и жених обязан соответствовать, иначе он — подлец. Это аксиома, и Андрей сильно не уважал молодых щеголей, охотников за приданым, готовых жениться хоть на старой обезьяне.
— Но есть разные способы привыкнуть друг к другу, — сказал он Валеру. — Например, поехать в свадебное путешествие в тот же Париж. За развлечениями и гуляньями вы привыкнете решать все вопросы совместно…
— Думали мы уж о Париже… Все одно — боязно.
Андрей вздохнул — видно, наступает у мужчин возраст, когда не кидаешься под венец с любимой с восторгом и трепетом, а пытаешься сопоставить неудобства холостой и женатой жизни, соображая, которых больше.
— Как вы уговорились с Граве? — спросил он.
— Было бы очень хорошо, Соломин, ежели бы вы меня избавили от этого безумца, — прямо сказал Валер. — Он то набивается ко мне в зятья, то ругает Гиацинту за ветреность, то несет совсем уж околесицу. Как человек, столько учившийся, может быть таким дураком?! Кабы ему удалось вылечить вас… — признался Валер. — Вы-то с ней управитесь, а я бы лучшего зятя не желал.
Мысль о браке с Гиацинтой, как ни странно, Андрея не раздражала. Та нравилась ему и прямотой своей, и отчаянным кокетством, что же до внешности — оставалось лишь поверить на слово Граве и Валеру. К тому же умные люди говорят, что на второй год брака внешность уже не имеет огромного значения. А ведь мог повенчаться на Маше! И что бы из этого вышло?