— Государь… — В приоткрытую дверь просунулась голова бойца из состава караула холопьего полка. Нет, пожалуй, пора, пора заводить секретаря. Есть же кандидаты из числа моего потока царевой школы… — Государь, тут дьяк Власьев из Посольского приказа пришел. Пущать?
Я оживился. Значит, Афанасий вернулся из своего посольства к грузинам? Интересно, как там все сладилось? Мне по-прежнему грозит скорый брак с грузинской царевной?
— Давай пускай, конечно.
Власьев с порога отвесил мне поясной поклон, и по его сияющему лицу я понял, что нам все удалось.
— Ну давай, давай, Афанасий, садись да сказывай быстрее.
— А сказывать-то и нечего, осударь, — степенно ответил дьяк, усаживаясь на лавку, — все по-твоему и сладилось.
— Это я уже понял, Афанасий, — нетерпеливо прервал его я, — ты все по порядку сказывай. Да подробно.
— Царевича Хозроя, — неторопливо начал дьяк, — коего, как бают, удержали дагестанские смуты, я застал уже дома, у царя Георгия. Мне баяли, что, дескать, царевич, смуты убоявшись, с полдороги воротился. Я же, как и было тобой, осударь, повелено, сделал вид, будто тому поверил. А затем стал рассказывать, что-де в царстве у нас неспокойно, бояре вольничают, а на границах Самозванец объявился, коий себя русским царем величает. И потому, дескать, осударь мой, царь Федор Борисович собирает верных людей где токмо можно. Так что ныне он требует не токмо подтвердить присягу, кою вы его батюшке, царю Борису, принесли, но и отправить ему в помощь людей верных и воинов добрых числом поболее. А уж он их за службу верную изрядно вознаградит… — дьяк хитро ухмыльнулся, — немедля, как только обратно сможет казной русской распоряжаться всевластно.
Я расхохотался. Такого хода мы с дьяком не обговаривали. Ох и хитрован…
— Ну и конечно, — продолжил между тем Афанасий, — опосля такого царь картлинский заюлил, начал отговариваться, что и в его царстве с верными людьми и воями славными ныне скудно, а когда услышал, что я требую немедля отправить в Москву для венчания евойную дщерь, так и вообще сказал, что сие никак не возможно. Болеет-де и слаба очень. Да и сыну тако же его путешествие, мол, боком вышло. Потому и он сейчас дом покинуть никак не может… А когда я немедленно потребовал хотя бы подтверждения присяги — и сам сказался больным и немочным.
— И что? — Я заинтересованно подался вперед.
Власьев ухмыльнулся и развел руками.
— А ничего, осударь. Целых сорок ден меня на порог евойного царского дворца не пущали. А на сорок первый я-де разгневался, молвил, что мой царь такого обращения не потерпит и тех, кто его в трудную годину так подло обманул, не простит, после чего собрался и двинулся сюда.
Вот и отлично! Изучив вопрос с этим отцовым картлинским предприятием более полно, я просто в ужас пришел. И чем он только думал-то? Престиж заел или извечное желание хапануть земель и людишек побольше? Ведь с этим картлинским царством одна только головная боль — расположено невесть где, причем это невесть где под боком и Персии и османов. Надежных путей до него нет. Населено — да в ином уезде поболе будет. Незаменимых ресурсов там также не имеется. А ведь если туркам и османам не понравится, что картлинский царь под московскую руку ушел, то нам что, войско туда посылать новых подданных защищать? Щас, разбежались. Того войска и так еле хватает, чтобы засечные рубежи держать и от более близких врагов отбиваться. К тому же надо быть полным идиотом, чтобы испортить отношения с Персией, через которую идет все наша индийская торговля, или вляпаться в войну с османами. Да и было бы кого защищать-то. Ненадежны грузины, ой ненадежны. Чуть дашь слабину — мигом отложатся. Весь двадцатый век так и норовили под кого-нибудь сбежать. Сначала под немцев, потом под англичан, а уж потом на рубеже тысячелетия перед америкосами на задние лапки встали и хвостом завиляли. Нет, погодим с ними еще… Ну и конечно, играло роль то, что жениться мне сейчас очень не хотелось. Вот я и разработал, а Афанасий так удачно провернул этот финт с добровольным отказом самого картлинского царя от всех договоренностей с моим батюшкой.
— Ай молодец, Афанасий, — я встал и, обойдя стол, хлопнул дьяка по плечу, — ай молодец! Жалую тебя ста пятьюдесятью рублями [43] . Иди отдыхай…
— Благодарствую, осударь, — ответил дьяк, поднимаясь с лавки.
— Иди, десять ден тебе на отдых даю, ну и чтоб с делами Посольского приказу, что за время твоего отсутствия накопились, разобраться, а затем сызнова готовься к посольству. Да не одно их будет, а целых два.
— И куда, осударь? — поинтересовался дьяк, все еще продолжая улыбаться.
— К османам и крымчакам, — коротко ответил я.
И улыбка сползла с лица дьяка, как сгоревшая кожа…
Когда Власьев ушел, я развернулся и снова подошел к окну. Из окна была видно, как несколько бояр степенным шагом двигались в сторону Патриарших палат. Опять жаловаться побежали… Следствие по делу о «боярской измене» закончилось тем, что восемь великих думных бояр, большинство из которых княжата, и двенадцать уездных были признаны виновными «не токмо в злоумышлении, но и воровском действе противу царя». После чего я жахнул так, что все остальные — от бояр до последнего юродивого — пришли к общему мнению: «дедова кровь». Только в устах бояр это словосочетание звучало испуганно, а в устах большинства народа скорее одобрительно. Ибо, к моему некому удивлению, «кровавого мракобеса и палача» Грозного люди отчего-то не боялись, а любили… Так вот, у всех этих бояр были отняты вотчины, а сами они лишены всех чинов, званий, выкинуты из Разрядных списков и отправлены… Куда? Правильно, в Сибирь. На поселения в земли «за Сургут-городок». То есть в такую отчаянную глухомань, что и представить себе было трудно… Еще трем десяткам бояр, шестеро из которых также были думными, уличенных только «в злоумышлении», было навешено клеймо «повинных, но не повязанных» и по ним был выпущен невиданный прежде царев указ о том, что в последующие десять лет при любой смуте или неустроении немедля брать их под стражу, причем даже если никаких намеков на их участие в этой смуте и неустроении не будет, и расследовать их дела «зело пристрастно». То есть ребята оказались в очень необычном для себя положении «условно-досрочно освобожденных», и вынуждены теперь испуганно вздрагивать и бежать в приказ к дядьке Семену при самом малейшем слухе о чьем-то заговоре. В целом все это дало мне просто невиданно послушную Боярскую думу (ох, надолго ли…), а также приращение в личном владении почти полмиллиона крестьянских душ.
— Государь, тут к тебе это… купцы пришли.
— Зови.
Купцы заходили в мой кабинет, испуганно мяли шапки, непрестанно кланялись и норовили встать друг за другом. Да уж, непривычны здесь бизнесмены с царем общаться, непривычны…
— Садитесь, гости мои русские. — Я радушно указал на лавки.
Купцы нестройно загомонили, уверяя меня, что они и так, стоя, с превеликим удовольствием все выслушают. Но я таки настоял.