Несполи повернулся к комиссару, улыбнулся и спросил:
— Если у вас есть доказательства, к чему терять время?
— Нам необходимо полностью представить себе картину произошедшего. Кроме того, — Ричарди еще понизил голос, — мы должны понять, не было ли у вас сообщников.
Наступила тишина. Несполи и Ричарди смотрели друг на друга, Майоне переводил взгляд с одного на другого. Бригадир прикрыл глаза, словно в полудреме, это был его способ сосредоточиваться.
Наконец заговорил Несполи. Могучий голос, силу которого Микеле сейчас сдерживал, прозвучал как далекий гром:
— Вы говорите — доказательства? А какие?
— Мы нашли сапоги, которые вы заменили другими, чтобы не оставить на сцене следов грязи из сада. Вы единственный в тот момент были в сапогах из реквизита да еще такого размера. У вас большие ноги. Вы — один из немногих — имеете доступ в гримерные, и единственный, кто мог надеть одежду Вецци. И наконец, вас видели возвращающимся в театр по лестнице и узнали.
Майоне ничем не выдал своего удивления, заметив западню, в которую Ричарди заманивал баритона. Оба сыщика знали, что располагают неточными сведениями. Вряд ли дон Пьерино мог быть уверен, что человек, которого он встретил на лестнице, — Несполи, а не Вецци или кто-то еще аналогичного роста. Но бригадир знал, что иногда работа полиции похожа на ловлю рыбы. А он-то кое-что в этом смыслил, отправляясь по воскресеньям ловить кефаль возле порта.
На этот раз рыба тоже проглотила наживку. Несполи вздохнул, улыбнулся, слегка качнул головой и произнес:
— Священник. Черт побери!
Похоже, разоблачение не испугало, а позабавило его, словно он проиграл партию в карты. Ричарди, по-прежнему тихо, спросил его:
— Что вы имели против Вецци? Что он вам сделал?
— Это был негодяй. Подлый и никчемный человек. Он приставал к женщинам. Позволял себе слишком много. Возомнил себя богом. Но он не бог, более того, ничтожество.
— И поэтому вы его убили.
— Я не хотел его убивать, это точно. Мы с ним поспорили и подрались. Я ударил его кулаком, а он от этого удара врезался в зеркало. Высокий, ростом с меня, да еще и толще, но как только я до него дотронулся, он не удержался на ногах и влетел в зеркало. Даже в этом ни на что не годился.
Наступила тишина. Ричарди повернулся и увидел полосы от слез на лице призрака-паяца. Потом он снова стал смотреть на Несполи.
— Значит, поэтому он не заслуживал того, чтобы жить, да, Несполи? И это вы возомнили себя богом и убили его?
Певец вздрогнул:
— Нет, я не бог. Но для меня добро — это добро, а зло — это зло. Вецци был плохим человеком и даже не пытался казаться хорошим. Например, этот случай с беднягой Пелози на репетиции. Я был там. Вы не можете себе представить, как он обошелся с Пелози. Тот — хороший человек. Он пьет, но очень добрый и никому не делает зла. А Вецци назвал его старым, ни на что не способным пьянчугой. Именно так, без всякой жалости.
— А женщины? Вы о них говорили.
— Да, женщины. Он вел себя с ними фамильярно, распускал руки, пользовался силой и властью, считая себя важной особой, потому что был знаменитым Вецци, он добивался их внимания. А теперь он ничто.
Несполи говорил спокойным тоном, словно непринужденно беседовал. Его голос не выдавал никаких признаков чувства. Но глаза сверкали от ярости, как у дикого зверя. У Ричарди мелькнула странная мысль, что этот человек мог бы стать прекрасным киноактером, не нового, звукового, а прежнего — немого кино. Его выразительное лицо не требовало словесных пояснений, достаточно было лишь музыки.
— Расскажите нам, как именно это произошло.
Несполи пожал плечами:
— Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Я возвращался в гримерную, закончив первую часть роли, у меня было около десяти минут. У него дверь была открыта, он посмотрел на меня и насмешливо заметил: «Браво, любитель! Ты сегодня почти похож на певца!» Я вышел из себя и толкнул его. Он упал на спину, встал и сказал мне: «Ты себя погубил, больше ты никогда не споешь». Я вошел, закрыл за собой дверь и пытался извиниться, но он повторил: «Больше ты никогда не споешь». Тогда я лишился рассудка и ударил его кулаком.
— Значит, вы его ударили кулаком? Куда?
Несполи показал на правую щеку:
— Вот так. В лицо, по-моему, под глаз.
След удара на трупе был именно в этом месте.
— А что было потом?
— Он стал падать назад, ударился о зеркало, и оно разбилось. Из его горла начала хлестать кровь — целый поток, просто река крови. Он захрипел, сел на стул, кровь продолжала литься потоком. Это он перестал петь, этот негодяй с черной душой, который дурачил людей своим лживым голосом.
Ричарди краем глаза заглянул в эту черную душу, которая все еще плакала, пела и истекала кровью. «Все-таки она имела право жить, — подумал он, — какая бы ни была черная».
— И что вы тогда сделали?
— Я стал судорожно соображать. Выйти через дверь гримерной было нельзя — могли заметить. А если бы вылез оттуда через окно и снова вошел в театр во время представления, одетый для сцены, это выглядело бы странно. Почти что признанием. Тогда я вынул из шкафа пальто и шляпу этого негодяя и спустился вниз из окна.
Он показал подбородком на то место, откуда спустился.
— А как вы вошли обратно?
— Через маленькую дверь возле входа со стороны садов. Она всегда открыта, мы ходим туда курить во время репетиций.
— Возвращаясь, вы встретили кого-нибудь?
— Только священника, он стоял в конце лестницы. Но он сосредоточился на музыке — слушал интермеццо. Сомневаюсь, что он меня узнал. Я думал о том, что у меня еще есть немного времени.
— Что потом? Вернулись в свою гримерную?
— Нет. Как бы я это сделал? В пальто и шляпе Вецци? Кроме того, хотя после интермеццо следует хор и почти вся труппа на сцене, в гримерной всегда кто-то есть. Я внимательно огляделся, увидел, что никого поблизости нет, открыл дверь и бросил внутрь пальто, шляпу и шарф. В это время играли финал интермеццо.
Ричарди взглянул на Майоне, тот кивнул. Время, которое назвал Несполи, совпадало с их сегодняшними измерениями.
— Я закрыл дверь гримерной на ключ и на грузовом лифте поднялся на склад, чтобы сменить сапоги.
— На ключ?
Несполи, кажется, на мгновение растерялся.
— Ключ? Я положил его себе в карман, а по том, когда вышел, пошел к морю и выбросил его там.
Ричарди внимательно посмотрел на него — глаза в глаза. Несполи выдержал этот взгляд.
— Как вы объяснили кладовщику, что сапоги грязные?
— Кампьери? Его не было на месте. Может быть, вызвали куда-то или он сам отошел по делу. Если бы он был там, я бы как можно лучше вычистил сапоги и вышел на сцену, рискуя оставить следы. В тот момент у меня уже не было выбора, и в любом случае я должен был снова выйти на сцену.