— Эх! — хлопнул себя по животу Тартарен. — Поспешил Тёма. Такое жаркое спалил.
— Издеваешься, да? — обиженно дрогнули полные Катины губы.
— Отнюдь, — дунул Тартарен в усы. — Скорпионы, между прочим, в Китае деликатес. Их жарят на палочках, как шашлык, и продают прямо на улицах всем желающим.
Катя, прикрыв рот рукой, отбежала к краю поляны.
— Кончай, Тартарен, — строго сказал Крис.
— Что значит — кончай? — возмутился Тартарен. — У нас, может быть, продовольственный кризис. Может, вы тут мой завтрак только что спалили!
Юнг, выложив рядышком обгоревшие трупики насекомых, смотрел на них, недоуменно шевеля губами.
— Ну что, натуралист? Опять ничего понять не можешь? Скажешь, и этих тварей тут никак быть не могло?
— Нет, — возразил Юнг Тартарену. — Как раз все эти три вида встречаются именно в этих широтах. Вот только…
— Что?
— Нет, ничего.
Юнг не стал уточнять, что ни при каких обстоятельствах скорпионы, фаланги и сколопендры не устроили бы себе гнездо под одной крышей. Даже такой уютной, как дупло в старом, обгоревшем пне.
Потому что в природе эти трое — самые злейшие враги, встретившись, тут же расчищают себя площадку для драки и дерутся, пока один из них не погибнет. Победитель съедает побежденного. Неизвестно, на какие бы мысли навел такой печальный рассказ Катю, а Тартарен и без того озабочен был только одним вопросом. Он спросил у Тёмы, как там его запасы.
Тёма как раз рылся в сумке и рассматривал на свет остатки сухарей во вскрытой пластиковой упаковке.
— Странно, — пробормотал Тёма.
Крис его услышал.
— Что — странно?
— Кажется, вчера оставалось вдвое больше сухарей.
— Вот те на! — живо отреагировал Леша. — Куда ж они делись?
— Не знаю. Может, я ошибся? — засомневался Тёма.
— Погоди, — не унимался Крис. — Ночью к сумке кто-нибудь подходил?
— Я не видел.
— Не подходил или ты не видел?
— Не знаю. Я…
— Он спал, — ответил за Тёму Юнг, отбросил прутик, прикрыл обгорелую кучу хитина листьями банана.
— А почему это он… — нахмурился Крис. Но Катя не дала ему закончить:
— Мы с Димой решили его не будить. Я дежурила вместо Тёмы, не спала до рассвета и никого здесь не ви-и-дела.
— Не видела, — пристально посмотрел на нее Крис. — И как эта тварь на тебя заползла, не заметила…
— Может быть, я задремала, — смутилась Катя. — Но только чуточку. Под самое утро.
— Больше ничего не пропало? — спросил Крис Тёму.
Тот покопался в сумке.
— Все на месте.
— Да… к нам тут ночью приходили! — Катя переглянулась с Юнгом.
— Кто?
— Медвежонок коала! Такой симпатичный!
— Я бы поел медвежатинки, — вздохнул Тартарен.
Шли вверх по ручью: спереди Крис, за ним Тартарен и Тёма. Потом девчонки. Замыкал Юнг.
Давно забыли про солнце — оно осталось где-то там на высоком каменистом берегу, на единственной на всю округу человеческой зеленой поляне.
Уже третий час, как джунгли должны были кончиться, а они — выбраться на свет. Но тропический лес с банановыми пальмами, магнолиями, путаницей лиан, сплошным высоким кустарником и непроходимыми зарослями все не кончался, идти сквозь него было одно мучение — листья хлестали по лицу, ноги путались во вьющихся лиановых веревках и висячих корнях.
Тартарен в самом начале сегодняшнего похода набрал на радостях зеленых бананов, связал их, повесил на грудь. Зеленые стручки прыгали у него на шее, когда он, сменив Криса, прорубал широким лезвием ножа проход в зарослях. Пока он с досадой не сорвал банановое ожерелье и не забросил его подальше в кусты — кругом эти незрелые плоды торчали гроздями из банановых пальм, как гигантские зеленые пестики и тычинки в космических цветах, где лепестки — двухметровые банановые листья.
Катя, почти не спавшая ночью, еле передвигала свои совершенно бесполезные тут в своей стройности ноги в модных босоножках с ремнями, то и дело спотыкалась, оступалась, отставала и натирала ремешками кожу лодыжек до саднящей боли.
Юнг страдал. Он шел, глядя в стриженый затылок, трогая осторожно взглядом позвонки на шее Светы. Иногда хотелось догнать, шагать рядом по узкой, пробитой Тартареном и Крисом тропе, спросить: что это она, в самом деле? Ведь вчера-то, пока бродили по зарослям и он влезал на деревья и срывал и бросал ей зеленые бананы и неспелые абрикосы, она смотрела на него снизу вверх, они перекликались, она смеялась и спрашивала его, что это за цветок и как может называться эта вьющаяся ветвь с ягодами и листьями, и в глазах ее зеленых он ясно видел веселые искры.
А потом эти подколки за ужином и грубый показной флирт с Тартареном, — кажется, специально, чтобы позлить его. Боится она, что ли, показать, что чувствует на самом деле? Почему?
Конечно, ни о чем таком он спрашивать бы Свету не стал. А просто шел бы рядом. Но Катя то и дело отставала, садилась на землю, поправляла сбившиеся ремешки босоножек и просила Юнга идти дальше, а она сейчас догонит, а Юнг конечно же оставить ее одну не мог и ждал, пока она встанет и, прихрамывая, потащится за ним, улыбнется ему виновато и махнет рукой: иди, я сейчас.
Так отставали они раз за разом от Светы и ребят, пока Юнг не понял вдруг, что не видит стриженый затылок. Он даже хруст стеблей под ножом Тартарена не слышит. Не говоря уж о мерном сопении Тёмы, перебрасывающего свою сумку с плеча на плечо.
Катя, морщась и ойкая, в очередной раз опустилась в изнеможении на землю. Юбка ее кожаная давно уже украсилась сзади грязными разводами. Пуговка на зеленой блузке болталась на ниточке. Ворот разошелся, и в него видна была ложбинка груди, край черного лифчика. Волосы растрепались.
Катя сидела, вытянув ноги, Дима наклонился к ее ногам.
— Погоди-ка… — Взял осторожно за ступню, приподнял. — Ого!
На лодыжке сзади кровавый рубец от ремешка.
Ко второй ноге потянулся, Катя тут же подогнула ее под себя.
— Так, — сказал Дима.
— Ты иди, — попросила Катя. — Я отдохну и догоню.
— Посиди здесь. Я сейчас, — заспешил Дима.
— Ты что, хочешь их всех вернуть? Не на-а-адо, — протянула Катя.
Дима убежал.
Катя осталась одна. Сидела, склонившись, трогая озабоченно тонкие свои лодыжки. Так вот, когда нажимаешь пальцем, вроде не больно. Отчего ж так жжет, когда ступаешь? Говорила сама с собой, ведь не было рядом Димки. Убежал он и не вернулся.