— Нет, — еле слышно прошептала она. — Я не хочу, чтобы ты заразился от меня.
Все эти годы в церкви, когда отец убеждал его приблизиться к Богу, принять Христову любовь, Бринк никогда ничего не чувствовал, никакого душевного трепета, как бы отчаянно к этому ни стремился. И вот теперь одного жеста оказалось достаточно, чтобы он почувствовал, как ему не хватает воздуха. Он тотчас уловил тревогу в ее словах и, когда она оттолкнула его, понял, что Аликс тревожится не за себя, а за него. Ощущение было сравнимо с приятной теплой ванной, и его оказалось достаточно, чтобы на мгновение предположить, что это, наверно, и есть любовь. Увы, Бринк не был уверен, потому что в тот единственный раз, когда испытал нечто подобное, Кейт поступила точно так же, оттолкнула его, чтобы он от нее не заразился.
— Это не имеет значения, — отозвался он.
Аликс взяла его лицо в свои ладони и притянула к себе его голову. Ее губы приоткрылись и слились в поцелуе, глубоком и жарком, пожалуй даже чересчур жарком для такого холодного помещения. Бринк в ответ крепко обхватил ее за шею, не желая отпускать от себя.
— Жизнь — это ошибка, — сказала она тогда в кладовой. Возможно, она была права.
Наконец они разомкнули губы, и Бринк чувствовал на своем лице ее влажное дыхание. Почему-то этот поцелуй показался ему поцелуем возле алтаря католической церкви. Бринк расстегнул верхние пуговицы на ее платье, и его рука юркнула под ткань. Пальцы тотчас скользнули по гладкой коже между холмиками грудей. Аликс вздрогнула — по всей видимости, от того, что рука у него была холодная. Он прикоснулся к ее груди, провел пальцем вверх до впадинки ниже горла, затем вернулся назад и потрогал сосок.
Она отвела его руку и поднесла ее к губам.
— Monsieur, — прошептала она. — Alle! Hâte! [34]
До того, как Фрэнк потянулся к ней в темноте, Аликс подумала о том, как она все-таки одинока.
Одинока. Как и после исчезновения Анри четыре года назад. Так же, как и после того, как она погубила отца глупой мечтой отыскать Джунипера. Можно подумать, англичанин когда-то любил ее! Жюль, застреленный ее собственной рукой, корчащийся в муках на полу Клаветт. Мертвый Ален на столе. Лишь мама осталась жива, но ее забрали боши. Аликс ненавидела тот образ пустоты, что простирался перед ней, подобно спокойному, безмятежному океану.
Тем первым поцелуем в церкви она привязала к себе Фрэнка. Он даже пообещал ей, что никогда ее не оставит. Тогда это была лишь уловка, попытка избавиться от одиночества. Теперь же ей хотелось, чтобы все было по-другому. Аликс представила себе ухаживание: как она смеялась бы его шуткам, как в жаркие августовские ночи отталкивала бы его жадные руки, прежде чем наконец позволить ему залезть под платье.
Фрэнку не хватало злости Джунипера, возможно, ему также недоставало храбрости. И все-таки во многом он вел себя как герой. И еще Фрэнк щедрее любого из ее знакомых мужчин.
Запустив руку в его волосы, Аликс крепко, так же, как и он ее, прижимала его к себе. Фрэнк снова потянулся губами к ее губам, а его руки прижались к ее груди. Ее тотчас обдало горячей волной. Еще мгновение — и волна эта поднялась выше, подкатилась к самому горлу. Ей стало так хорошо, как когда-то жарким летним днем, когда она лежала в отцовской лодке, подставив спину жгучим лучам солнца. Аликс еще крепче сжала объятия.
Это ошибка — влюбиться во Фрэнка, подумала она, чувствуя, как в ней нарастает жар. Наверно, она больна, но даже если и здорова, все равно тот, к кому она прикасалась, неизбежно умирал. Но ей было все равно. Она не хотела оставаться одна.
Прижав тяжелый черный наушник к уху, Волленштейн попытался уловить в треске помех что-нибудь членораздельное.
— Я сказал, герр майор, что церковь разрушена, — донесся до него голос Грау.
Авианалет, сказал Грау, неожиданный мощный авианалет. Британские «москиты», летевшие низко под облаками, сбросили на церковь бомбы. Половина городка превращена в руины. Десятки людей убиты или получили ранения.
— Я несколько часов подряд пытался связаться с вами, — ответил Волленштейн. — Когда это произошло? — Он потрогал провод, уходивший в соединительную колодку под лестницей небольшой комнатки крестьянского дома. Дома, в котором пахло чем-то похожим на горькую бурду, которую варил Пфафф, — считалось, что это кофе, — а еще капустой и немытым телом. Да, в этой комнате точно воняет.
— Что вы сказали? Я не слышу вас, — произнес Грау.
Лжец, подумал Волленштейн, однако крикнул в трубку другое.
— Когда это случилось?
— Вчера, примерно в полдень.
— И вы мне ничего не сказали? — рявкнул Волленштейн. Статические разряды на мгновение прекратились, но стоило прогрохотать грому и сверкнуть молнии, как они тотчас вернулись.
— …осколками бомб посекло телефонную линию, и мы лишь недавно срастили провода, — сообщил Грау, когда треск на линии прекратился.
— Мои люди, что с моими людьми? Позовите к телефону Пфаффа! — его снова оглушили разряды электричества. — Что вы сказали? — крикнул он.
— …мертвы.
— Что?
— Ваш унтер-офицер, он мертв, — на этот раз тоже громко и четко ответил Грау.
У Волленштейна похолодело сердце. Неужели Пфафф мертв? Этот толстяк был его молотом.
— Сколько моих людей там осталось? — наконец спросил он.
— Четверо, плюс толстый сотрудник СД, но они уехали несколько часов назад, — прямо в ухо ему ответил Грау. — Еще двое, но они, пожалуй, умрут.
— А французы… они все мертвы?
— Нет, нам удалось нескольких вытащить из церкви.
— Они в жандармерии?
— Мертвые, да, мы их всех туда отнесли. Вы слышите меня? — спросил Грау.
Лжец, хотелось прокричать Волленштейну прямо в трубку. Он очень скоро уловил ложь в голосе собеседника и понял, что контроль над обстоятельствами ускользает из его рук. Его план разбился вдребезги. Пфафф мертв, Адлер жив. Это означало, что никто не может удержать СД как можно дальше от телефона. Жирный тип завизжит как свинья и позвонит Печнику, тот в свою очередь доложит Гиммлеру, и тогда конец всем его планам.
— А доктор, этот самый американец, который был в церкви? — крикнул он в трубку. — А этот парень из крипо? Они живы?
Помехи. Новые помехи, треск и какие-то щелчки.
— …какой доктор? — не понял Грау. — Не слышал ни о каком докторе. И о человеке из крипо я ничего не знаю.
Очередная ложь.
— Что вы сказали? — спросил он.
— Что? Я вас не слышу.
— Кому вы говорили? — закричал Волленштейн. Его так и подмывало швырнуть трубку о стену, чтобы она разбилась вдребезги.