Напоследок хотелось бы дать один совет. Тебе нужно придумать идею, которая бы пронизывала все слои общества: и верхи, и низы, и ваш сформировывающийся средний класс — крестьян. В условиях тотальной разрухи лучшей универсальной идеей может стать религия. Именно религия, а не идеология. Фашизм, национализм, либерализм, коммунизм, анархизм и прочее — это сивуха разного качества. После нее обязательно бывает похмелье и болит голова. Чтобы народ не блевал от этого зелья, нужны фильтры. Раньше это были радио, кино, телевидение, интернет, но вы их не имеете. Поэтому вам нужна религия, которая, вспоминая сентенцию одного классика, есть опиум для народа. Опиум дает иллюзии, опиум — это обезболивающее лекарство, успокоительное средство, но главное, препарат этот должен быть доступен для широкого потребления, а не только для элитарного быдла.
Впрочем, я полагаю, для степной полосы лучше говорить не опиум, а марихуана.
Поверь, мой чекистский друг Роман Светин, религия — это не только наркотик. Вспоминая того же самого классика, но абзацем выше, я тебе говорю: религия — это вздох угнетенной твари в сердце бессердечного мира. В новых условиях, когда кругом радиация, мутации, голод и болезни, вашим рабам нужен будет воздух надежды, они должны видеть иллюзорный свет в удушливой тьме, и если вы не предоставите им этого, то, уверен, власть ваша будет ненадежна.
Засим позволь откланяться. Твой нелюбимый шурин
Ян Заквасский.
P.S. Извини, кроме ОЗК и жратвы украду еще скрипку, должен же я иметь при себе оружие».
Роман отложил письмо, посмотрел на горящие свечи.
«Трепло, конечно, — подумал правитель. — Но ведь если отбросить шелуху, всю эту интеллигентскую рисовку и дешевое самолюбование, то Яшка не таким уж и психом был».
Действительно, религии для масс в Лакедемоне не было. Людей тупо забавляли работать под страхом смерти, оставляли без вздоха в бессердечном мире. Раб без иллюзий понимает, что он раб навечно.
В свое время церковь превратили в Храм Славы для того, чтобы занять чем-то лакедемонских гражданок, ведь им не положено было работать.
Вот жрицы и крутились сами с собой, придумывали какие-то молитвы и обряды. Потом в храме стали проводиться брачные церемонии. В мужской лексикон проникла фраза «священные воды Миуса». Однако всего этого было решительно мало. Крестьяне и рабы оставались без религиозной опеки. Нужно было срочно создавать опиум для народа. А значит, надо подумать о еще одной реформе — церковной, и конечно же, Антон опять будет против!
И Роман вдруг представил, как было бы здорово, если бы и Антон, и весь отряд вообще не вернулись из похода. Да, конечно, очень жаль тридцати с лишним воинов, это огромная потеря для Лакедемона, но в то же время, не такая уж большая плата за реформы без распрей, крови и насилия. Можно было бы сделать должность царя ненаследственной, ведь один из правителей вместе со своим сыном погиб бы, а второй — бесплоден. Выбрали из перспективных юношей кого поумнее, дали бы соответствующе воспитание... А на место Антона поставить бы Степана Быкова. Прекрасный соправитель и, главное, абсолютно управляемая фигура. Алёна Третья ушла бы из борделя и поселилась бы вместе с новым царем. А бывший журналист Глеб Словоблуд — отличная кандидатура на должность Первосвященника, несущего идею новой религии (которую сам же и придумает) в массы. И, конечно, немедленно отменить ритуальные убийства неполноценных детей. И всем, абсолютно всем начать принимать лекарства против радиации. Женька Долговяз, умный, толковый, боясь за своих детей, никуда бы не делся и таскал бы для всего Лакедемона этот порошок. И что с того, что дети будут рождаться с кошачьими зрачками? Главное ведь воспитание, преданность государству и стремление к цели, а не какая-то там мифическая «чистота» крови.
Царь тяжело вздохнул, поднялся со стула, посмотрел в окно. Все это было бы так легко осуществимо при условии гибели отряда...
Но мечтать не вредно. А сейчас нужно идти спать, ибо завтра много дел, завтра может вернуться царь Антон. И никто не знает, что будет послезавтра.
* * *
― Никто не знает, что будет завтра, — бормотал вполголоса Игорь, зажигая фитилек в масляном светильнике. — Может, сволочь Орлов уже посажен на кол дикарями в Таганроге? О, хоть бы так и случилось! Я бы тогда поверил в бога!
Инспектор вывернул карманы и на стол, тускло блеснув краем, упал металлический квадратик. После очередного посещения борделя остался всего лишь один трудодень. «Проститутки в долг не верят, и занять в этом проститутском Лакедемоне не у кого... Развлечений ноль, хоть в петлю полезай. Придется рассчитывать только на тетрадь...»
Игорь сел на стул и, с пронзительным скрипом пододвинув его к столу взял в руку перо, проверил на пальце — хорошо ли заточено и обмакнул в чернильницу.
«В общем, читал я до самой поздней ночи. Не скажу, что было неинтересно, не скажу, что слова моего «друга» ввергли меня в отвращение, не скажу, что они меня возмутили. Однако спать я лег с тревожным сердцем. И не зря. Потому что на следующий день случилась война», — прочитал он написанные недавно слова.
«Проклятая луна, это все проклятая луна и проклятые люди...» — приговаривал он, шаркая пером по старой бумаге.
Однако вскоре инспектор забыл о полнолунии, рука как заведенная вычерчивала закорючки, а Игорь погрузился в далекое для всех, но для него бесконечно близкое прошлое.
«Когда все началось, я находился на аэродроме. Взвыла сирена. Поступил приказ на построение. В моей роте почти половина личного состава находилась в увольнении. То же самое касалось и остальных подразделений. В этой суматохе удалось выяснить немного. Говорили, что Москва, Петербург, Ростов и прочие крупные города подверглись ядерной бомбардировке. Один из радистов сказал, что на Таганрог тоже шли две боеголовки, но одна взорвалась севернее, а другая в Азовском море, что вызвало пятиметровую приливную волну, накрывшую набережную. Где-то краем уха я услышал, что над городом разорвался странный фугас неизвестного типа. Это могло быть что-то из бактериологической дряни, однако никто ничего точно не знал. Связь с внешним миром прервалась. Мы оказались в состоянии полнейшего информационного вакуума. На взлетной полосе стояли несколько сотен человек и ждали неизвестно чего.
Вдруг к строю вэдэвэшников подъехал большой джип с тонированными окнами. Из машины вышли трое: капитан Орлов, старший прапорщик Руденко и мой друг Анатолий Алфераки. Я сразу забыл о том, где нахожусь, покинув строй. Меня никто и не пытался остановить. Тем временем Орлов заспорил о чем-то с командиром десантной роты майором Лукиным, а затем выстрелил ему в голову. Шокированный таким поворотом событий я застыл на месте. Между тем убийца принялся выкрикивать перед ошалевшими бойцами слегка путаную речь о том, что Родина кончилась, что теперь наступают новые времена, где все будет совсем по-иному, что всем не выжить и нужно сплотиться сильнейшим, чтобы защитить хоть какую-то территорию от будущего хаоса и беспредела.