«Это дядя! — внезапно подумал я, будто все мои прежние выводы о его смерти были откровенным бредом. — Разумеется, он воспользовался магией, чтобы нас одурачить!»
Это было безумием, я знаю, но меня охватило чувство облегчения, и я пошел к нему. Возможно, я даже смеялся. Однако, услышав звук моих шагов, маленький темнокожий человечек развернулся ко мне, замер, а потом бросился за угол к церкви Святого Мигеля. Когда я добрался до нее, он уже скрылся из виду.
Смущенный и разочарованный, я вернулся к телу доктора Монтесиньоша. Золотой соверен, который запихали ему в рот, чтобы он смог оплатить переправу через небесный Иордан, исчез. Ощущая нечто, сходное с ударом о землю после прыжка с высокой стены, я подумал: «Этот человек в сиреневом плаще был не дядя, он тянулся не для того, чтобы благословить тело, а чтобы украсть монету. Это был обычный вор».
Когда я возвращался домой, то проникся таким озарением, что пути его вряд ли были известны самому Богу. Выживание каждого из нас в Лиссабоне — равно евреев и христиан — теперь зависело только от нас самих. Именно тогда мне пришла в голову мысль, которой я никогда раньше не смог бы допустить: «Никогда не было никакого Бога, наблюдающего за нами! Даже ядро Каббалы, Тора — просто вымысел. Нет никакого Завета. Я посвятил всю свою жизнь лжи».
Спустившись в подвал, я сел у подножия лестницы, обхватив голову руками. Фарид подошел ко мне, положил руку мне на голову.
— Все мы сейчас усомнились в Боге, — показал он. — Не думай о великих скорбях, нас постигших. Перед нами нераскрытое убийство. Давай вернемся к нему. Скажи, что за ценность для убийцы могла быть в пропавшей Агаде?
Я напомнил Фариду, что учитель всегда рисовал лица библейских персонажей с моделей — известных жителей Лиссабона, наших соседей и друзей, включая его обожаемых учеников-молотильщиков. Он всегда старался подобрать для рисунка человека, обладающего сходным характером и интересами.
— Кто-то из молотильщиков был изображен в роли злодея? — спросил Фарид.
— Нет, — ответил я. — Не думаю, что он подозревал кого-то из них. Или же только совсем недавно узнал о заговоре против него. Скорее всего, он не стал бы возвращаться, чтобы переделать их иллюстрации. Попросту слишком много хлопот ради результата…
Я остановился, не закончив фразы: все вставало на свои места. В прошлую пятницу, незадолго до Пасхального седера дядя сказал мне, что нашел лицо Хамана для последней рукописи. В его голосе сплелись грусть и облегчение. Теперь я объяснил Фариду, что, вероятно, он изобличил заговорщиков еще в тот день.
— И мне кажется, он изобразил лицо своего главного противника в качестве злобного Хамана… лицо человека, который собирался убить его. Это единственно возможное объяснение. Именно поэтому украли его последнюю Агаду. Убийца знал, как дядя моделировал персонажей. Или догадывался об этом. Или даже случайно наткнулся на нее, пока рылся в генице. Он запаниковал и забрал ее с собой. Поэтому на нижних рукописях не осталось пятен, и мешочек с деньгами на месте.
Фарид подергал себя за мочку уха, серьезно посмотрел на меня сверху вниз.
— Мы должны перебрать всех молотильщиков по очереди, — сказал он. — Отец Карлос, какие у него могут быть мотивы? Мог он стать Хаманом?
— Они с дядей поссорились из-за safira Соломона ибн Габироля, которую Карлос отказался продать ему.
— А Самсон Тижолу? Дядя давно говорил с ним?
— Прямо перед тем, как я пошел к нему за вином, дядя сказал, что хочет поговорить с ним, и дал мне записку для него.
— Что он собирался с ним обсудить?
— Не знаю, — показал я. — Но есть еще кое-что. Они виделись только на тайных встречах группы молотильщиков. Неужто дело было только в расстоянии между домами? Иногда меня озадачивал этот вопрос.
— Искра неприязни?
— Скорее соперничество. Два умных, мощных каббалиста. Даже ангелы могут соревноваться между собой.
— Теперь Диего, — продолжал Фарид.
— Диего еще не до конца прошел посвящение в тайную группу, — ответил я. — Не уверен, знал ли он уже о генице.
— Ты можешь узнать об этом у других молотильщиков.
Я достал записку, выпавшую из тюрбана Диего, показал ее Фариду и объяснил, как она попала мне в руки.
— Что ты думаешь об этом? — спросил я.
— Madre — это, разумеется, мать, особенно когда речь идет о Святой Деве. Я бы сказал, это наполовину еврейский, наполовину христианский талисман — молитва Деве о том, чтобы с Исааком произошло что-то хорошее двадцать девятого числа. — Он вернул мне записку. — Странные вещи вы, анусим, творите в последнее время. Вы как сфинксы с еврейским сердцем и христианской головой.
— Тут еще кое-что, Фарид. Ведь Диего недавно был ранен. После того, как за ним гнались и избили камнями, достало бы у него сил перерезать два горла?
— Если чувствовал, что должен сделать это: Диего — один из уцелевших, ему удалось вырваться из Кастилии, хотя инквизиторы жаждали его крови. А его рана была бы идеальным оправданием, начни кто-нибудь подозревать его.
— Но он живет в нескольких кварталах отсюда. Стал бы он рисковать, пробираясь через толпы беснующихся старых христиан? Сомневаюсь.
— Но если бы он объединил усилия с Эурику Дамашем…
— Или рабби Лосой, — заметил я. — Тот всегда ненавидел дядю. И он, к тому же, имеет доступ к ритуальному облачению, и к четкам, разумеется, тоже.
Фарид сделал глубокий вдох.
— И, наконец, остался Дом Мигель Рибейру, — сказал он.
— Думаю, он обращался к Дому Мигелю за средствами для покупки какого-то очень ценного манускрипта. Возможно, книга, ставшая причиной ссоры в группе. В этот раз желание дяди уберечь все до последней страницы на иврите от уничтожения привело его к смерти.
— Муж девушки, — продолжал Фарид. — Как насчет него? — Он схватил меня за руку, прерывая возражения. — Я понимаю: то, что они с дядей были любовниками, почти невозможно, — показал он. — Но не каждому дана твоя непоколебимая вера. Возможно, ее мужа убедили, что она наставляет ему ветвистые рога. Может быть, она приходила к твоему дяде за какой-то помощью, например, по вопросам религии. И ее муж следил за ней, полагая, что тот, с кем она собирается встретиться — ее тайный любовник. Увидев, что она исчезла в подвале, он ворвался внутрь и набросился на дядю. А одежду жены забрал с собой, чтобы по ней его не смогли выследить.
— Одержимый ревностью супруг, подозрительный, вероломный, подверженный вспышкам ярости.
— В Лиссабоне таких под самую крышу. Скольких мужчин, постигнувших пути любви, мы с тобой знаем?
— Но он должен был догадываться, что лицо его жены — тоже улика. А то, что он забрал одежду — просто абсурдный жест.
— Если только они не обладали какой-то ценностью, — возразил Фарид. — Драгоценности или закладная расписка. Бери, есть еще один вариант.