Карлос мотает головой.
— И никаких подозрений? — спрашиваю я.
— Никаких. Только то, что это, возможно, был кто-то из остальных молотильщиков. Господин Авраам говорил, что об этом лучше никому не знать. На случай, если их поймают.
— Тогда остается Диего… Симон и Самсон мертвы. Дядя не говорил…
— Мертвы?! — перебивает Карлос. — Но ведь ты только что сказал, что подозреваешь Симона!
— Нет, они мертвы. Я просто… просто проверял вас.
— Берекия, я должен знать правду. Мои братья по Каббале живы или же мертвы? Говори немедленно!
— Домовладелец Симона сказал, что его уволокли на площадь и обратили в прах. Тесть Самсона рассказал мне, что видел, как его схватила толпа.
Плечи отца Карлоса поникают. Он усиленно трет глаза.
— Дядя не говорил вам ничего про Хамана, — спрашиваю я, — …или упоминал какие-то странности в Диего?
— Нет, только не Диего! — восклицает он. — Ты думаешь, он может быть замешан в…
— Дядю убили ножом шохета. Кто-то, кто знал, где находится дверь люка и геница. Это мог быть только молотильщик. Или кто-то из дядиных контрабандистов, если допустить, что они тоже были посвящены в тайны моего наставника.
— А что там с Хаманом? — спрашивает священник.
— Украли последнюю Агаду дяди. Я уверен, что он нарисовал лицо Хамана с контрабандиста, предавшего его… или с кого-то, кого он подозревал в предательстве.
— При мне он об этом не упоминал, — говорит Карлос.
— Он ни о ком не говорил плохо в последнее время?
— Нет, ни о ком.
— Диего полностью был посвящен в группу молотильщиков? — спрашиваю я.
— Хочешь сказать, знал ли он о существовании геницы?
— Да, и про потайной ход из подвала в микву.
— Ты нашел его! Как? Или ты уже знал о нем?
— Это слишком долго объяснять, Карлос. Меня вывела к нему очередная смерть. Скажи мне просто, знал ли о нем Диего? — молю я.
— Нет, насколько мне известно, — отвечает он.
— А про геницу?
— Нет. Господин Авраам достаточно ясно дал нам понять, что мы ни в коем случае не должны обсуждать с ним подобные вещи.
В таком случае было почти невозможно, что нож шохета принадлежал Диего. И, если отец Карлос не лжет, все молотильщики оказываются вне подозрений. Убийцей мог быть лишь дядин тайный контрабандист — один или несколько.
— Вы часто пользовались тайным ходом? — спрашиваю я.
— Почти никогда, — отвечает священник.
— Хорошо, — замечаю я.
— Почему «хорошо»?
— Это объясняет, почему убийца не знал наверняка, сможет ли пройти через него. Туннель сужается. Я пролез в него с трудом. А кто-то покрупнее… Так что он, скорее всего, вернулся в подвал и, услышав мой голос за дверью, спрятался в генице. Потом, когда я ходил во двор за гвоздями, чтобы забить дверь люка, он потихоньку поднялся наверх и вышел из дома через лавку — Гемила видела его на улице Храма, прокляла Бога и открыла душу для вторжения ибура. Видимо, у убийцы была дьявольская внешность. «Белый Маймон с двумя пастями», так она его назвала. Он, скорее всего, был светлокожим. Возможно, в капюшоне. Или, может, у него на голове была шляпа, скрывавшая лицо, и ее ремешок на подбородке показался ей вторым ртом. — Я хватаю священника за плечо. — Карлос, мне надо проверить дядину переписку: вдруг там найдутся имена контрабандистов. И еще есть один рисунок, который я хотел бы вам показать. Мальчика, который пытался продать украденную Агаду. Но нам понадобится больше света.
Я собираюсь было идти дальше по улице в сторону ворот, но отец Карлос хватает меня за руку:
— Так кто же, по-твоему, мог оказаться достаточно смел, чтобы заниматься с твоим дядей контрабандой книг?
— Не знаю. Но мы, скорее всего, знаем его. Возможно, он даже притворялся нашим врагом.
С этими словами меня осеняет невероятная мысль. Кого, за исключением короля Мануэля и христианских клириков, дядя презирал сильнее всех на свете? Доброго старого рабби Лосу! А что, если эта неприязнь была всего лишь игрой? С его процветающим делом в качестве поставщика духовного облачения Лоса мог путешествовать куда угодно и вполне мог бы перевозить книги на иврите в безопасное место.
— Дядя не упоминал на встречах молотильщиков рабби Лосу? — спрашиваю я священника.
— Только изредка. И всегда с негодованием.
— Карлос, вы не могли бы сейчас пойти со мной домой к Лосе? Переписка может еще немного подождать. По какой-то непонятной мне причине вы всегда нравились рабби. А мне очень нужно с ним поговорить.
— Я нравлюсь ему потому, что напуган так же сильно, как он сам, — замечает Карлос. — Нам временами доставляло истинное удовольствие потрястись вдвоем от страха.
Мы отправляемся к дому раввина, и Карлос дрожащим голосом спрашивает меня:
— Так ты прощаешь меня?
— Прощаю вас? — переспрашиваю я.
— За то, что не смог защитить Иуду. Мне нужно это знать.
— Конечно, я прощаю вас. Вы — такая же жертва, как и… Слушайте, Карлос, я уже не вполне уверен в том, что я еврей, но я и не христианский инквизитор.
— Не еврей?! Берекия, но ты же должен верить хоть во что-то!
— О, правда? Неужели должен?!
— Разумеется.
Я останавливаюсь, глубоко вдыхая животом и грудью ночной аромат плотной стены безумия, окружающей это злосчастное поселение названием Лиссабон, и говорю:
— Вдохните эту темноту, Карлос. В ней появилось что-то новое, непохожее на вонь дерьма и запах горящего дерева. Проявляется новый пейзаж, мирское поселение, которое станет нам прибежищем среди пылающих пределов религии. Пока у нас есть лишь призрачный аромат дыма его очагов. Но оно скоро появится. И старые христиане ничего не смогут сделать, чтобы помешать нам найти там пристанище.
Карлос отвечает поучающим, скептическим тоном:
— Ради Бога, скажи мне, Берекия, на чем будет основываться этот новый пейзаж, как не на религии?
— Я не могу вам ответить, Карлос. Пейзаж еще не сформировался. Там будут мистики и скептики, в этом я не сомневаюсь. Но ни священникам, ни монахам, ни дьякам, ни епископам, ни Папам там места не будет. Стоит им сделать хоть шаг по нашей земле, и мы вышвырнем их вперед голов. И никаких раввинов. Мы перережем тебе горло сразу, как только ты развернешь свиток со своими заповедями!
— Ты должен умолять Бога о прощении за такие мысли, — предупреждает Карлос.
— Спой эту песенку козлам! Мне надоело умолять! От моего Бога не дождешься ни прощения, ни наказания.
— Эйн Соф? — спрашивает священник, намекая на концепцию Каббалы о неизвестном Боге без каких-либо опознавательных знаков. Я киваю, и он добавляет: — Немного утешения в Боге, которому нет ни до чего дела.