— Всегда храни это при себе, — сказал он.
— Конечно, — я кивнула в полном смятении.
Да, передо мной был Джон, и я должна была доверять ему, потому что он был другом моего отца… Но ведь он был белым, и доверять ему я никак не могла.
Мы сидели и болтали у реки добрых два часа, и в конце концов я рассказала ему все, что знала, о том, как исчез отец. Я говорила слишком быстро, потому что сердце у меня так и колотилось в груди. Пришлось рассказать, как отец приехал в Ривер-Бенд и как у него были перерезаны сухожилия, и о том, как погибли Большой и Маленький Хозяин Генри.
Я не хотела всего этого рассказывать, но слова лились из меня потоком, как будто разбился кувшин, полный воспоминаний.
Когда я рассказала о том, как изуродовали отца за то, что он пытался сбежать, Джон внезапно очень вежливо извинился и отбежал к реке. Я думала он хотел облегчиться, но тут услышала странные звуки — похоже, его стошнило. Он окликнул меня и спросил, можно ли пить воду в этой реке, а я сказала что вкус у нее мерзкий, но вреда особого не будет. А когда он вернулся, то извинился, что оставил меня одну.
Разговаривать с ним было удивительно. Не верилось, что такое может происходить на плантации. Взрослый белый мужчина слушал меня с таким видом, словно ничего важнее на всем свете для него не было.
Он спросил меня про убийство, и я сказала, что сперва подозревала, не прикончил ли Маленький Хозяин Генри своего отца, но потом, когда и сам он погиб точно так же… В общем, все это было давно, и правды уже никто не узнает.
Мне захотелось поскорее сменить тему разговора, и я стала расспрашивать о том, как он добрался из Португалии в Южную Каролину. Он быстро понял, что больше всего я хотела бы услышать про своего отца, и начал рассказывать мне обо всем… Никогда за всю свою жизнь я не слышала, чтобы белый человек столько говорил про африканца. Он начал с первого их совместного ужина и закончил тем, как наши отцы вместе уехали в Англию.
После этого он вдруг заосторожничал. Он спросил, рассказывал ли мне папа о том, что случилось в Лондоне. Я сообщила ему обо всем, что знала, и он пояснил, что на самом деле все случилось совсем не так, и даже мой папа, наверное, не знает всей правды. Он рассказал, как его отец подстроил, чтобы папу похитили и продали в рабство мистеру Миллеру в Александрии. Перед этим он еще сказал:
— Надеюсь только, что ты не возненавидишь меня к концу этой ужасной истории.
Сама не знаю, что я чувствовала после этого. Конечно, я его не возненавидела. Так я ему и сказала:
— Если бы папа не приехал сюда, то меня бы на свете не было, и он бы не встретился с мамой. Он ее очень сильно любил, и вообще прошлое не изменишь, поэтому я не могу ненавидеть вас и вашего отца. Может, должна бы, но не могу.
— Морри, как ты думаешь, почему хорошие люди иногда поступают скверно? — спросил он. — Ведь на самом деле мой отец был щедрым и добрым человеком. Не думай, что он не любил твоего отца. Он его очень любил.
Я попыталась представить, что сказал бы на это папа, но в голову ничего так и не пришло. Наконец, Джон с решительным видом поднялся:
— Морри, я не могу вернуться домой, пока не отыщу твоего отца или не узнаю, что с ним случилось. Если он где-то прозябает в рабстве, то я выкуплю его на свободу. Но пока я по-прежнему не знаю, с чего начать поиски.
— Мне кажется, он отправился на север. Можете поехать в Нью-Йорк и поискать там.
— А ты поедешь со мной?
— Я? Боюсь, прямо сейчас мастер Эдвард меня не отпустит. Может быть, после ужина. — И я засмеялась.
— Неужто ты и впрямь решила, что я оставлю тебя здесь? Я уплачу за тебя Эдварду любую цену, хотя даже говорить о таких вещах мне неприятно.
Его намерения напугали меня, поскольку сейчас я ждала лишь сигнала от Бофорта. Однако об этом я сказать Джону не могла, и потому ответила:
— Мне нельзя уезжать с вами. Я должна остаться. Ведь отец может вернуться за мной.
— Если бы он мог, то давно бы вернулся. Но ведь ты сама говоришь, что он наверняка решил, что ты умерла.
— Нет, я так сказала только потому… потому что иногда мне бывает здесь страшно без родных, но он все равно когда-нибудь за мной вернется. Можете не сомневаться.
Я никак не могла сказать ему правду. На самом деле даже если папа жив, мастер Эдвард все равно перехитрил его. Но теперь ложь смешалась со страхом. Джон посмотрел на меня с таким видом, словно я выстрелила ему в живот. Потом я вспомнила письмо, которое оставил для него папа. Но я никак не могла отдать это послание: ведь тогда он точно заставил бы меня уехать с ним.
— Ты сердишься, — заметил он, как напроказивший мальчик.
— Нет, не сержусь, но поехать с вами не могу. — Я поднялась с места, думая об оружии, спрятанном под крыльцом дома. — Мне пора возвращаться, иначе мастер Эдвард рассердится. Тогда он может сделать что-то ужасное.
— Вот что, Морри, — с неожиданным гневом отозвался он. — Пусть только попробует! Пусть только попробует сделать что-то ужасное. Пусть только попробует перерезать тебе сухожилия… Тогда я воткну ему в глотку нож, и он сдохнет даже прежде, чем успеет перед тобой извиниться!
Когда Морри узнала, кто я такой, мы долго говорили с ней на берегу реки, но все равно я чувствовал ее сдержанность. От досады я чуть не заплакал. Мне так хотелось верить, что она унаследовала от отца его приязнь ко мне… Но я забыл, что волшебства в нашем мире не существует.
Я презирал себя за неловкость и неспособность уговорить ее поехать со мной. А потом я вообще все испортил, когда взорвался и заявил, что перережу мастеру Эдварду глотку, если он посмеет тронуть ее хоть пальцем.
После этого Морри говорила со мной, словно с опасным безумцем, — должно быть, я и впрямь казался ей таковым. Она взмолилась ничего не говорить мастеру Эдварду о моем знакомстве с Полуночником.
Конечно, я и не собирался беседовать с ним об этом… Но, кроме того, она запретила говорить мастеру Эдварду о том, что я хотел бы ее купить.
Об этом не могло быть и речи, — заявила Морри. У нее только прибавится проблем. Если она и впрямь мне небезразлична, — то я должен оставить ее в покое.
Вечером в своей комнате я долго лежал без сна, вспоминая все, что произошло за этот день и вспоминая Полуночника, — как тот возился у нас в саду и ухаживал за розами. По весне рододендроны вновь зацветут алым и розовым… Лежа в темноте я размышлял о том, как действия одного человека могут разрушить судьбы многих других на протяжении десятилетий. Зло, которое сотворил мой отец, распространилось на многие поколения: ведь теперь и Морри вынуждена жить пленницей, отрезанная от всего мира. Ее дети также родятся и умрут здесь, — или, хуже того, будут проданы другим владельцам, живущим за сотню миль отсюда. Невзирая на москитов, я распахнул окно и взглянул на небо в поисках созвездия Стрельца, но так его и не нашел. Мне хотелось съесть ночь со всеми звездами, как советовала Луиза, чтобы набраться отваги у небесных охотников.