На следующий день к нам пришел врач по имени Мануэль. Папа сказал, что он изучал френологию в далеком городе Вене, а мама добавила, что он способен определить болезнь и нужное лечение по форме черепа. Когда он сжал мою больную голову в своих мясистых руках, словно в тисках, я чуть не подпрыгнул от боли. Он помассировал мой череп кончиками пальцев, а затем сказал:
— Ты — способный, но очень безрассудный парень.
— Что верно, то верно, — подтвердила мама.
Через несколько минут сдавливаний, похлопываний и постукиваний, он нащупал что-то интересное на моем затылке.
— Вот он! — воскликнул он на своем странном португальском. — Непомерно раздутый и жидковатый.
— Боже, о чем он говорит? — сказал отец маме, и потребовал от нее объяснений.
— Мистер и миссис Стюарт, у вашего сына сильно смещена кора головного мозга, отвечающая за визуальное восприятие, что вызвано полнокровием. В его голове опасный переизбыток крови, что и приводит к тому, что его воспоминания приобретают визуальную форму.
— Да, это похоже на правду, — снова подтвердила мама.
— Я рекомендую прикладывать кровососов, — объявил знаток френологии, наложив мне на череп двух маленьких пиявок. — Сейчас посмотрим.
— Это — пиявки, — повторил он на английском, специально для папы.
Он надел перчатки и извлек из своего кожаного чемоданчика бежевую керамическую вазочку, откуда вытащил маленькую пробирку с пиявками. Я так разнервничался, глядя на первую пиявку, извивающуюся у него в руке, что начал кричать и звать на помощь.
Я плохо помню, что было дальше: от неприятных ощущений меня спас глубокий обморок. Судя по всему, у меня были связаны руки, потому что именно это доставляло мне неудобства во время дальнейшего лечения.
Я проснулся на рассвете и увидел, что, мама с папой, обняв друг друга, спят в моей комнате на кушетке, принесенной из их спальни. Они спали в одежде, скинув только обувь. Папа храпел, издавая смешные звуки, его рука лежала на мамином плече, а мама свернулась, как кошка, положив голову папе на колени. Фанни лежала возле моей кровати, неуклюже развалившись на спине и задрав лапы вверх: она сильно раздувала ноздри, словно ей снилось, что она плывет по реке.
Думая сегодня о родителях и Фанни, я всегда с удовольствием вспоминаю эту сцену; никогда я не чувствовал себя более защищенным, чем в то утро. Тогда я подумал, что самая худшая часть моего лечения осталась позади.
Успех лечения всегда определяется врачом и никогда — пациентом, мнение которого слишком субъективно, чтобы доверять ему. В данном случае, который, к сожалению, касался меня, первоначальное лечение доктора Мануэля сочли очень важной победой над отвратительными скоплениями желчи, которая, по его мнению, и стала причиной болезни, названной им «полнокровным смещением черепа». Много лет спустя один английский врач нашел более простое объяснение: у меня был сыпной тиф. Он часто сопровождается бредом, галлюцинациями, головными болями и высокой температурой. Все это у меня появлялось с перерывами в течение нескольких недель, а переносчиком болезни, по-видимому, были вши.
К счастью, я забыл все детали лечения, но знаю, что следующие три дня к моему затылку прикладывали пиявок, а мама дважды в день прочищала мне кишечник. К концу третьего дня доктор объявил меня излеченным. Наверное, он имел в виду, что я потерял достаточно крови и впитал довольно яда, чтобы спокойно умереть медленной смертью. В любом случае, это значило, что он уже не придет на следующее утро и не будет истязать меня. Теперь я был свободен.
Я крепко спал той ночью, лишь изредка просыпаясь от бурчания в животе, вызванного микстурой, насильно вливаемой мне в горло. Я страстно желал съесть что-нибудь существенное и представлял себе стол, на котором стояли разные лакомства: бисквитный торт, рисовый пудинг и рабанаду — хлеб, вымоченный в яйце, а потом поджаренный и посыпанный сахаром. Я начал пробираться на цыпочках на кухню с целью стащить что-нибудь, но меня отвлекла ссора в комнате родителей.
— Если ты нас бросишь, — кричала мама, — то нас с Джоном не будет здесь, когда ты вернешься.
— Мэй, попробуй понять, что я делаю это ради нас троих, — отвечал папа называя маму своим любимым именем. — Если бы ты только…
— Ради нас троих? Как ты можешь бросить сына в таком состоянии?
— Я ведь уже два раза совершал такие поездки. Корабль отправляется рано утром. Я должен быть там.
— И как ты объяснишь это Джону?
— Как всегда, скажу ему правду.
— Твоя правда будет заботиться о нем, когда ты уедешь? Правда спасет его от безумия?
Мое сердце бешено забилось, когда я понял, что папа собирается уехать. Я открыл дверь и зашел в спальню родителей.
— Джон? — судорожно выдохнула мама.
Она стояла в ночной рубашке, держа в руке оловянный подсвечник с зажженной свечой.
На папе же не было ничего кроме ночного колпака; он сидел на кровати. Если бы я чувствовал себя лучше, то наверняка бы рассмеялся.
— Входи, малыш, — кивнул мне папа.
Он потянулся ко мне, и я, расплакавшись, бросился к нему. Он взял меня на руки и крепко обнял. Я уткнулся носом в его плечо.
Мама подошла к нам и поцеловала меня в то место, куда мне прикладывали пиявки. Я никогда не забуду, как она несколько раз повторила:
— Все не так, как надо; все не так…
Папа сообщил мне, что собирается ненадолго уехать.
— Это… это из-за меня? Папа, ты меня ненавидишь?
— Конечно, нет, Джон! Как я могу ненавидеть тебя? Это имеет отношение к нашей семье. Погоди, я тебе сейчас все объясню.
Папа надел халат, потом взял трубку с комода и начал набивать ее табаком из своего кисета.
Я спросил маму:
— Ты тоже уезжаешь?
— Нет, Джон, я останусь здесь, с тобой, — она села ко мне, поцеловала мою ладонь и сжала ее в кулак. — Я всегда буду с тобой.
Папа закончил возиться с трубкой, зажег ее и вместе со следующей фразой выдохнул большое облако дыма.
— Я собираюсь в Южную Африку, Джон. Пожалуйста, не расстраивайся, но мне нужно уехать на некоторое время.
— А зачем тебе в Африку?
— Там я куплю землю под наш виноградник.
— Но ты говорил, что у нас есть земля в верховьях реки.
Несмотря на то, что на моем плече лежала мамина рука, я все еще дрожал.
Папа хлопнул в ладоши:
— Ложись под одеяло. Ты ведь замерз.
— Ложись, ты поместишься, — мама приподняла простыню и шерстяное одеяло и лукаво улыбнулась.
Папа сел рядом со мной и поправил на мне одеяло из английской шерсти.
Мама втиснулась между нами, просунула руку мне под голову и пощекотала мне ухо.