Я спросил себя: а может быть, отказавшись от Чечилии, я перестал ее любить, то есть перестал испытывать то чувство переходящего в разочарование обольщения, которое испытывал до сих пор и которое, за отсутствием более подходящего слова, называл любовью? И понял, что этот вид любви умер, но я любил ее все равно, просто совсем другой любовью. В этой любви могли присутствовать физические отношения, а могли и не присутствовать — она от них не зависела, в них не нуждалась. Когда Чечилия вернется, мы можем возобновить нашу связь, а можем не возобновлять — я все равно не перестану ее любить.
Должен признаться, что дальше мои мысли сбивались. Я помнил, что с самого начала мои отношения с Чечилией повторяли мои отношения с реальностью, иными словами, я бросил рисовать по тем же, в сущности, причинам, по каким пытался убить себя. Но как будет теперь?
В конце концов, сказал я себе, мне предстоит пролежать в постели еще больше месяца, а значит, рано еще что-то решать. Но выздоровев, я вернусь в студию и попытаюсь снова начать рисовать. Я сказал «попытаюсь», но я не уверен, что связь, которую я так долго усматривал между Чечилией и моими занятиями живописью, существует на самом деле и что полюбить Чечилию по-новому — значит суметь снова начать рисовать. И здесь тоже ответ должно было дать время.
Таким образом, единственным несомненным результатом можно считать лишь то, что я научился любить Чечилию или, вернее, просто любить. Во всяком случае, я надеюсь, что научился. Потому что и тут не может еще быть полной уверенности. Чтобы удостовериться в этом, я должен дождаться, когда Чечилия вернется из своего путешествия на море.