– Могу вам распечатать то, о чем буду говорить, – предложила Мутозина.
– Через пару дней? – не без иронии спросил я.
– Да, – ответила моя собеседница. – Максимум дня через три-четыре.
– Потом, основываясь на содержании беседы, я должен буду приготовить вопросы и передать их вам для ознакомления, так? – снова не без иронической нотки спросил я.
– Да, так, – сказала Эмма Григорьевна. – Чтобы я подготовила ответы на них.
– А когда эти ответы будут готовы? – поинтересовался я. – Опять через пару дней, а максимум – дня через три-четыре?
– Где-то так.
– Значит, наши съемки произойдут не ранее, чем через неделю.
– И что? – спросила Эмма Григорьевна. – Вас что-то не устраивает?
Мне стало ясно, что связываться с этой дамочкой будет себе дороже. И все же побеседовать с Мутозиной стоило. Ведь она была бок о бок с Масловским с 2008 года. Целых шесть лет! А это вам не комар чихнул. И я как можно более доброжелательно произнес:
– Хотелось бы как-нибудь пораньше.
– Хорошо, – после недолгого молчания проговорила Эмма Григорьевна. – Прямо сейчас продиктуйте мне вопросы, которые вас интересуют. Я подготовлюсь, и завтра в середине дня вы можете подъехать ко мне в офис и проинтервьюировать меня. А что вы будете делать – небольшой сюжет или большой телеочерк, это уже дело ваше. Вы согласны?
– Да. Это было бы просто отлично! – обрадовался я и продиктовал Мутозиной вопросы, которые меня интересовали. Когда я озвучил вопрос о его отношениях с женой, она спросила:
– А это зачем?
– Ну, насколько мне известно, Василий Николаевич был поборником семьи и семейных ценностей, – быстро ответил я, чтобы у Эммы Григорьевны не успело возникнуть подозрение, будто в данном вопросе содержится какой-либо подвох. – Но у них с Алевтиной Павловной детей не было. Почему? Как складывались отношения в их отдельно взятой семье? Ведь зрителю всегда интересно нечто личное, когда рассказывается о конкретном человеке такого масштаба, как Василий Николаевич…
– Ну, хорошо, – согласилась Мутозина. – Еще вопросы?
– Больше вопросов нет, – сказал я и осторожно добавил: – Пока. Но хочу вас предупредить, Эмма Григорьевна, что один-два вопроса все же могут возникнуть по ходу нашей беседы.
– Я вас поняла, – ответила Мутозина. – Что ж, смотря какие это будут вопросы. И право отвечать на них или не отвечать я оставляю за собой. Это вас устраивает?
– Вполне.
– Тогда до завтра. Жду вас завтра, скажем, в три часа в нашем офисе. Знаете, где он находится?
– В Камер-Коллежском переулке. Двухэтажный особняк прямо напротив здания суда, так?
– Так, – ответила Эмма Григорьевна, и в трубке раздались гудки.
Под утро я чертовски замерз. И проснулся, когда не было еще и семи.
Какое-то странное нынче лето. Вчера еще за окном было около тридцати градусов, а сегодня на градуснике красный столбик едва дотягивает до пятнадцати.
Сон прошел, и я был вынужден встать, умыться и, естественно, выпить для бодрости чашку кофе.
Сегодня, до интервью с Эммой Мутозиной, было бы неплохо побеседовать с Эдуардом Юрьевичем Григорянцем. Неужели он тоже станет требовать у меня перечень вопросов, которые я намерен ему задать, чтобы тщательным образом подготовиться к ним? А может, с ним лучше поговорить без камеры? Тогда он будет более откровенным. Ведь эта Эмма Григорьевна, похоже, не станет со мной откровенничать ни на камеру, ни без нее. Та еще штучка!
Пожалуй, так и поступлю – представлюсь Григорянцу журналистом, пишущим большой очерк о Василии Масловском. Или даже книгу. Дескать, собираю материал о выдающемся человеке и гражданине, безвременно закончившем жизненный путь и почившем, как и положено мужчине-борцу, на поле битвы. Битвы за справедливость…
В девять часов пять минут я позвонил в канцелярию института. Коротко представился и попросил соединить меня с Григорянцем. Мне ответили, что его нет и сегодня не будет. Домашний телефон его мне не дали. Равно как и сотовый. Мол, не положено.
Пришлось отыскать домашний телефон Григорянца в справочнике. Позвонил. Сказал, что собираю материал для книги о Василии Николаевиче Масловском и хотел бы по этому поводу встретиться.
– Хорошо, – ответил мне приятный мужской голос. – Приезжайте.
– Куда? – уточнил я.
– Ко мне домой. – И Эдуард Юрьевич без всяких обиняков продиктовал свой адрес.
Жил он недалеко от Садового кольца, поэтому минут через сорок я уже входил в его квартиру.
– А что вас конкретно интересует? – спросил Григорянц, когда мы уселись на кухне и я достал диктофон.
– Собственно, мне бы хотелось получить о нем максимум информации, – не соврал я.
– А с кем-нибудь еще вы уже беседовали о Василии? – поинтересовался Григорянц.
Всегда считал, что врать – это последнее дело, а потому честно ответил:
– Во второй половине дня у меня назначена встреча с Эммой Григорьевной Мутозиной. Она с самого дня основания Общероссийской общественной организации «Контроль народа» является бессменным замом Василия Николаевича. Вы ее знаете?
– Знаю немного, – с затаенной усмешкой проговорил Григорянц.
– А так вы – первый, с кем я беседую о Масловском, – посмотрел я на своего собеседника. – Ведь я только начал собирать о нем материал.
– С чего же мне начинать? – встретился со мной взглядом Эдуард Юрьевич.
– С вашего знакомства с Василием Николаевичем, – сказал я и включил диктофон.
– Мы познакомились с ним в восемьдесят седьмом году, – начал Григорянц. – Вместе поступали в архитектурный институт. На один факультет и в одну группу. Быстро познакомились, сошлись. Мы оба увлекались графикой, так что общий интерес нас сблизил еще больше. Ко второму семестру, как это обычно водится, наша группа разделилась на отдельные группки. Наша состояла из семи человек: Вася Масловский, Ильдус Низамов, Гарик Шалевич, Петя Волков, Настя Васянина, Аля Семенчук и я. Мы всегда держались вместе, и в стенах института, и вне его стен. Все праздники, какие-то вылазки на природу, в кино или в театр – всегда в этом составе. Если кто-то из нас семерых не мог принять участие в каком-либо общем веселье, по болезни или по семейным обстоятельствам, то веселье откладывалось до того момента, пока нас опять не станет семеро. Вот так мы дружили… – Григорянц вздохнул и улыбнулся: – Хорошее было время… Все было впереди!
– Понимаю, – отозвался я.
– Конечно, понимаете, – кивнул мне Эдуард Юрьевич. – Вы ведь тоже были студентом… Мы помогали друг другу во всем. И это было нам не в тягость. Знаете, – как-то печально посмотрел он на меня, – сейчас, если кто-то просит меня помочь, даже весьма близкий человек, мне все же становится как-то жалко и времени, и денег, если у просящего нужда именно в них. Тем более что не сразу-то и отдают… А если о помощи просит просто знакомый, то я, скорее всего, попытаюсь отделаться от него с наименьшими потерями для себя. А тогда… Попроси меня тогда Вася или Петька Волков снять последнюю рубашку и отдать ему – снял бы, не задумываясь, и отдал бы без малейшего сожаления… Или если мне вдруг понадобились бы деньги, ребята собрали бы мне необходимую сумму, не требуя возврата. Так однажды со мной и случилось: мне нужно было позарез восемьсот рублей. Знаете, что за сумма это была в конце восьмидесятых? – посмотрел на меня Григорянц.