Калачева ввели в комнату следственного изолятора, предназначенную для допросов. Сегодня он выглядел иначе. Взгляд был вполне осмысленным, да и двигался Паша активнее, а не сидел на стуле, как кукла.
– Ну, Паша? – Гуров с интересом посмотрел на арестанта. – Что ты хотел сказать? Чего молчишь? Ты ведь сам изъявил желание побеседовать.
– Эх, рискую я, – проворчал Калачев, покусывая полные губы.
– Чем же ты рискуешь? Сидишь в одиночке. Такую роскошь тебе устроили, когда все остальные камеры переполнены.
– Просьбу о разговоре я передавал вслух. Контролеру вашему через окно в двери. А если кто в соседней камере услышал или другой ваш вертухай да передал кому надо?..
– Паша, ты в уголовного босяка не играй. Не умеешь, да не идет это тебе. Вертухаями в колониях называют вооруженных охранников, автоматчиков, стрелков. Так что ты хотел сказать?
– А что будет, если я вам Горю сдам?
– Егорычева? Вот ты замахнулся! Сдавай, спасибо скажем.
– Я имею в виду, как мне это зачтется? Нельзя же говорить, что я помог его поймать. А в чем же тогда моя помощь? Что я с этого буду иметь?
– Хитришь, Паша! – заявил Гуров и горько усмехнулся. – Хочешь и нашим, и вашим угодить, для всех хорошим быть. А ведь у нас в лагеря сажают для исправления, а не потому, что мы сексуальное удовольствие получаем, глядя, как вы там строем ходите да за сигареты друг другу в сортирах морду бьете. А что же это за исправление, если ты норовишь перед своими выгоду поиметь?
– Значит, не будет разговора? – угрюмо спросил арестант.
– Слышь, Калач, а что у тебя с рукой на самом деле? – вдруг спросил Гуров совсем другим тоном, развалился на стуле и заложил руки за голову.
– Так… ударил молотком неудачно, промахнулся.
– У тебя дома нет молотка, Калач, – грустно сказал сыщик. – Мы проверяли. Сейчас начнешь по ушам ездить, что у кого-то из знакомых молотком стучал? Так мы и это проверим. Снова выяснится, что ты врешь. А еще, Паша, мы во время последнего медосмотра, в рамках, так сказать, борьбы за здоровье подследственных, провели дополнительное исследование твоей травмы. Это не ушиб, Паша.
Калачев опустил голову и почти с ненавистью посмотрел на свою руку с красным пятном у основания большого пальца. Гуров прищурился и глядел, как клиент мучился в догадках насчет того, что именно уже знает полиция. Сам факт задержания, а потом и ареста с переводом в стены СИЗО всегда подтверждает, что у полиции есть доказательства твоей преступной деятельности. Отсюда вот такие терзания и судорожные размышления.
– Могу намекнуть, Калач, – продолжал Гуров с ленивым пренебрежением. – Эта травма – одна из улик, доказывающих твою причастность к преступлениям определенного рода. Зачем ты пришел к гаражам? Тебе рассказать или сам сообразишь, что мы все знаем? Нам известно, что Егорычев, он же Горя, частенько заходил в гости к хозяину гаража Ярославу Никитину.
Гуров отчетливо видел, что при упоминании фамилии Егорычева Калачев напрягся.
«Этого фрукта еще можно попробовать расколоть такими вот туманными намеками, – подумал сыщик. – А вот с Егорычевым будет сложнее, если, конечно, удастся его взять. А ведь делать это придется обязательно, причем с солидной доказательной базой. Потому что на свободе Егорычева оставлять нельзя. Он просто исчезнет, и ищи потом ветра в поле. Калач не сидел, он не знает всех уловок оперов. Да и характер у него пожиже. Давить, давить, давить! Ведь он хотел что-то рассказать, значит, надо его подтолкнуть, чтобы он не байки травил, а и в самом деле выложил все, что знает. Задача сложная, но вполне реализуемая».
– А еще Егорычев приходил в гараж к Никитину в тот вечер, когда того убило током. Хилая попытка, Паша, очень слабенькая. Номер не прошел. – Гуров встал и подошел к Калачеву вплотную. – Очень странные дела стали твориться, Паша. Инженеры-изобретатели гибнут, плиты падают, люди помирают в самые неподходящие моменты и самым нелепым образом. Просто беда, эпидемия какая-то. Если ты будешь молчать, то тебе же хуже. Я про перспективу рассказывал. Про слово «навсегда»!
Гуров специально говорил намеками, потому что сам ничего до конца не знал. Но он интуитивно связал воедино то, что было ему известно. Этой своей насмешливой, почти издевательской речью полковник хотел подготовить Калачева к полному признанию, добиться того, чтобы тот рассказал больше того, что намеревался сообщить изначально.
– Ну да ладно. Хватит монологов, пора переходить к диалогу. Что ты хотел сказать, зачем просил приехать?
– Я, это… вы там говорили, что если я начну сотрудничать со следствием, то мне многое простится. Я хочу предложить сделку.
– Что?.. Полиция на сделки с преступниками не идет. Даже и думать об этом забудь.
– Но вы же говорили…
– Не передергивай, не в карты играем. Я говорил не о сделке, а о том, что твое сотрудничество со следствием послужит частичным искуплением твоей вины. Оно, честное и добровольное, покажет, что ты раскаиваешься и искренне хочешь добиться прощения. Такой разговор был, не отрицаю.
– Все это только слова, полковник, и ничего больше, – процедил сквозь зубы Калачев.
– Ну, как хочешь. – Гуров чуть ли не с брезгливым выражением лица поднялся и решительно нажал кнопку на столе.
Дверь с противным металлическим звуком открылась, и на пороге появился контролер. Он посмотрел на полковника, на подследственного и открыл было рот, чтобы рявкнуть приказ: «Встать!»
Калачев сидел с бледным лицом, на его лбу искрились бисеринки пота. Он опустил голову и невидящими глазами смотрел на носки своих кроссовок. Каким-то чутьем Гуров понял, что перелом вот-вот случится, что парень готов.
Сыщик сделал еле заметный знак прапорщику, снова подошел к Калачеву и сказал:
– Вставай, за тобой пришли. Пора снова в камеру. Теперь это уже навсегда, Паша. Прощай!..
– Нет. – Калачев поднял измученное лицо и стал ловить взгляд Гурова.
Было отчетливо видно, как дрожат его руки.
– В смысле да! Я согласен…
Гуров махнул контролеру, и дверь за ним закрылась с тем же металлическим лязгом. Сыщик снова уселся на край стола и посмотрел на подследственного.
– Переведите меня в общую камеру, – тихо попросил тот. – Не надо меня держать в одиночке. И пусть, когда приведут, скажут, что я был в карцере.
– Хорошо. – Лев Иванович равнодушно пожал плечами и спросил: – А зачем тебе это? Маляву на волю отправить?
– Как это? – искренне удивился Калачев. – Отсюда? Нет, просто я должен быть на виду у уголовников. Чтобы подозрений не было. Типа, я как все. Я уж сам им там наплету, что и почем.
– Я тебя понял, – спокойно ответил Гуров.
– Вот. И еще. Я сдам Горю. Вы его колите как хотите. Я думаю, что у вас на него много чего найдется. Если он станет давать показания, то и я все скажу. Тогда получится, что не я первый начал. У нас… у них ведь с этим делом строго. Кто в несознанке, тот и герой. Правда, есть лазейка. Мне об этом сам Горя говорил, да и Смурной тоже. Каждый имеет право защищаться и давать показания только насчет самого себя. Это не возбраняется, если ты хочешь срок скостить.