Я пыталась понять, как же все так получилось».
Она говорила себе, что это пазл, который нужно собрать. «Я должна восстановить всю историю, как сыщик в детективном романе. Почему мама позволяет, чтобы с ней так обращались? Почему она меня тоже отдала на заклание? Что сломало ее способность к сопротивлению, способность выживать, способность защищаться от гнусности?»
Когда она подросла, стала расспрашивать Жоржа и Сюзон. Они долго служили у ее дедушки, благородного Жюля де Буррашара. Сюзон работала на кухне, Жорж был на все руки. Сюзон едва исполнилось шестнадцать, когда ее наняли на работу. Леони как раз только родилась. Сюзон ее растила, пеленала, мыла, кормила. Она покинула замок, когда умер Жюль. Поселилась на ферме, той самой ферме, которую Жюль оставил им в своем завещании в благодарность за то, что они с братом столько времени верой и правдой служили его семье.
«Почему Рэй такой злой, а?» – спрашивала Стелла, не осмеливаясь выговорить другое слово. Жорж не отвечал. Она начинала сначала: «Но почему же? Почему?» Тогда он, вздыхая, говорил: «Тебе самой решать. Быть тебе счастливой или нет. Если ты решишь быть счастливой, станешь самой сильной из сильных. Если ты решишь противостоять злу, в один прекрасный день ты победишь. Одни предпочитают изображать жертв, другие хотят выбраться из ямы, чего бы им это ни стоило. Вбить свой гвоздь в гроб зла».
Но она не была уверена, что у нее так получится.
Когда Рэй ночью приходил в ее комнату, обычно это происходило во время грозы, когда раскаты грома заглушали ее крики, она становилась маленьким дрожащим тельцем, которое он мог использовать как хотел, и она говорила себе: «Я сойду с ума, я хочу умереть».
Именно тогда она перестала называть его «папа».
После той первой ночи, когда она услышала, как он толкает дверь ее спальни.
– Мама заболела? – спросила она его, открыв глаза. – Что-то случилось с мамой?
– Нет, моя маленькая птичка…
Голос у него был ласковый, медовый, она у него никогда такого не слышала.
– Ты уезжаешь на пожар? Тебе приготовить перекус?
Ему всегда нужно было приготовить что-нибудь с собой, когда он отправлялся на пожар или ехал освобождать пострадавших в автокатастрофе из машины. «Опасность вызывает чувство голода», – говорил он. И он будил Леони посреди ночи, чтобы она приготовила ему бутерброды с ветчиной и солеными огурцами. «Огурцы только соленые, не забудь, а не то…» – и он с угрозой замахивался на нее, демонстрируя, что же будет в этом случае.
– Нет-нет, ничего такого, просто ляг, расслабься.
Он запустил одну руку ей под пижамную рубашку, другой рукой зажал рот, залез прямо внутрь своими грубыми пальцами. Его глаза оказались близко-близко, огромные, горящие безумным огнем. Губы его тоже были совсем близко, и он продолжал нашептывать тем же медоточивым голосом:
– В следующий раз ты наденешь красивую ночную рубашку. Договорились? Я тебе куплю какую надо. Красивую, нарядную ночную рубашечку, чтобы Рэй мог с тобой как следует поразвлечься. Ты же хочешь поразвлечься со мной? Я знаю такие забавные игры…
– Папа, оставь меня, пожалуйста, я хочу спать…
– А ну-ка, перестань ломаться! Ты сама убедишься, это очень здорово, даже очень здорово, все женщины это знаешь как любят, я буду у тебя первым, и потом ты мне спасибо за это скажешь. Ты уже большая, тебе целых пятнадцать лет. И только не надо мне рассказывать, что ты никогда не играла с мальчиком в «потрогать глупости».
Рука его спустилась на живот, поглаживала его. «О, какой славный маленький животик, такой нежный, такой мягонький, м-м, так и съел бы». Другой рукой он в это время расстегнул пуговицы на ее пижамных штанах, потом спустил их до колен, раздвинул ей ноги, полез между ними пальцами…
– Нет! – закричала она. – Папа, не делай этого…
– Не ори! Ненавижу, когда орут!
– Папа! – закричала она опять.
Мама сейчас услышит ее! Она проснется и придет сюда, чтобы ее защитить.
– Ты можешь заткнуться, наконец?! Ох, уж эти мне порядочные женщины! Вечно они ноют! Вечно жалуются, вечно всем недовольны!
– Папа… – крикнула она опять, напрягая ноги, чтобы он не мог проникнуть в нее, отбиваясь от него изо всех сил.
– Ох, как же ты достала! К тому же я не твой отец. Я тоже имею право.
– Но папа…
– Я же сказал, я не твой отец! Ты поняла, или тебе еще картинку нарисовать?
И его пальцы, как железные когти, впились в ее бедра.
– Ты думаешь, я не видел, как ты крутишь передо мной задницей, маленькая шлюшка? Ты сама позвала меня, и вот он я, пришел! И прекрати свои причитания! Нечего делать из этого трагедию.
И, поскольку она продолжала сопротивляться, он стал колотить ее по носу, по лицу, по голове, она подняла руки, чтобы защититься, и он воспользовался этим, чтобы войти в нее мощным толчком бедер.
Ей показалось, что нож вонзился ей в низ живота.
С тех пор она перестала называть его «папа».
И как так ей удалось жить дальше, вставать по утрам, ходить в школу, делать уроки, разговаривать с Виолеттой и Жюли – и ничего-ничего никому не рассказать?
Тем утром мама не поцеловала ее, она ходила с опущенной головой, суетилась вокруг стола, готовила завтрак, кружилась по кухне с кофейником в руках, не могла стоять на месте.
Стелла ушла в школу. При каждом шаге она чувствовала, как нож вонзается в низ живота. Она была на уроке истории, потом на уроке английского, на уроке природоведения. Записала задания в дневник. Ответила учителям. Она съела макаронную запеканку в столовой, выпила стакан оранжада. И все это время удивлялась, что до сих пор жива.
Но она помнила все до мельчайших подробностей.
Она тем не менее двигалась вперед. Вот в чем была удивительная тайна.
Она захотела наказать свое тело.
Дергала себя за волосы, зализывала их вдоль черепа заколками, стягивала резинками. Обрезала ресницы с помощью маникюрных ножниц. Кусала губы до крови, на них образовывались темные незаживающие корки. Обгрызала ногти. Пережевывала еду и не глотала. Выплевывала остатки в руку и клала себе в карман. Ей хотелось, чтобы у нее не было груди, не было ягодиц, не было половых признаков – ничего такого, что могло привлечь внимание Рэя. Она хотела стать прозрачной. Ведь никто же не захочет мешок с костями, ведь правда?
Она выматывала свое тело до изнеможения. Бегала как заведенная. Говорила, что хочет участвовать в марафонских забегах. Сюзон вздыхала: когда человек так бегает, это значит, что он хочет от чего-то убежать, так?
Сюзон и Жорж всегда оставляли открытой дверь на ферму. Это было большое здание с множеством пристроек. Иногда по ночам Стелла уезжала туда на велосипеде и оставалась там спать в хлеву у ослов или на деревьях. Она присмотрела одно дерево с широкими ветвями и соорудила там помост, на котором, съежившись, проводила ночь. Одна, при свете звезд, она спокойно засыпала. Он ее не найдет. Он толкнет дверь в ее комнату и обнаружит, что кровать пуста. В ночь, когда будет гроза, он придет и отомстит, но она брала у дерева силы для того, чтобы приготовиться к ней. Иногда было так холодно, что Стелле казалось, что ее кожа делается хрупкой и тонкой, как папиросная бумажка, из которой Жорж сворачивал самокрутки. Почему он сказал: «…я не твой отец! Ты поняла, или тебе еще картинку нарисовать?» Это что, действительно так? С Рэем никогда не было понятно, врет он или говорит правду. Он мог сказать что угодно. Просто для развлечения, чтобы сделать побольнее. Но если ее отец – не Рэй, то кто тогда?