Пленных согнали в кучу. Два десятка разномастно одетых, разного возраста мужчин. В порванных одеждах, избитых, большинство ранены. В центре, опираясь на плечо паренька лет девятнадцати, старик в военной форме, из разбитой губы течет кровь, он даже не пытается ее вытереть, в глазах нет ни страха, ни боли, только ненависть и презрение. Ненависть заслонила все, инстинкт самосохранения уступил инстинкту сохранения рода. Такие же полные решимости взгляды и на лицах других. Наконец-то к людям пришло осознание того, что без своего рода-племени ты даже не пыль, ты ничто, пустота, ноль. Как дерево без корней. Подруби дереву корни, и не будет ни листьев, ни семян, не будет будущего. Ствол – это окружающие тебя люди, корни – это прошлое твоего народа. Уходя в землю, корни могут переплетаться с корнями других родов-деревьев, образуя многовековые симбиозы, помогающие выстоять против проникающих на общие земли вредителей и заставляя переплетаться ветвями, чтобы не разорвать вековую дружбу волей чужих ветров и давать совместные плоды – детей. Жить, вместе строя общее будущее. Двадцать человек – вот и все, что осталось от двух батальонов ополченцев и двух десятков спецназовцев, стоявших на северном направлении. Никто не сдался просто так, кто-то оказался контужен, кто-то ранен, кто-то вступил в рукопашный бой. Окружившие пленных ваххабиты пребывали в бешенстве – странно, если было бы иначе – все улицы к исходу дня оказались завалены трупами в черных банданах.
– Мы будэм вас резат! – исходя пеной, затянул старую волынку ваххабит с рваным шрамом, идущим через всю щеку и заканчивавшимся под подбородком, видимо, бывший здесь за главного. – Будэм резат долга, долга. – Рот искривился в ухмылке.
Прочие мятежники ухмыляются не менее злорадно – хоть на ком-то удастся выместить злобу, упиться кровью.
– Будэт болна-болна. – Он нарочито медленно вытащил из разгрузки нож, повертел его перед собой, любуясь игрой света на отточенном жале. – Кито первый? – Взгляд побежал по толпе. – Наверна, ти? – Кончик ножа ткнул в направлении высокого худого ополченца с висевшей плетью рукой, двое ваххабитов потянулись в его сторону.
– Или ти? – Кончик ножа описал дугу и замер, указывая на другого ополченца – полного, с перебинтованной головой и в окровавленном во многих местах камуфляже. Чья кровь растеклась по зеленой материи, непонятно – своя? чужая?
Ополченец дернулся, как от удара, но в следующее мгновение зло прищурился и презрительно сплюнул под ноги:
– Да пшел ты…
– Тащи его мане сюда. – Рот говорившего перекосило. И без того уродливый шрам побагровел, наполнился кровью. – Сейчас я его зарэжу.
Двое ваххабитов, спеша выполнить приказание, схватили ополченца за руки.
– Мы вас всех, как баран! – Главарь вновь заиграл ножиком. Упирающегося ополченца потащили к палачу, начавшему «практиковать» в данном «искусстве» еще в начале девяностых.
– А мы так и будем стоять? – Эдуард взглянул в глаза отца Андрея. – Они нас… как баранов, да?
Старший сержант мотнул головой, втянул в себя воздух и что есть мочи рявкнул:
– Бей их! – Оттолкнул от себя Лаптева и, слыша, как за спиной началось движение, на одной ноге запрыгал к тащившим ополченца бандитам. Не успел – его опередил Эдик. В два прыжка оказавшись за спиной ближайшего ваххабита, он вцепился обеими руками в висевший у того на плече автомат, рванул, сдергивая, ремень и, повалившись на землю уже с оружием в руках, потянул вниз предохранитель. Обезоруженный боевик отпустил приговоренного, повернулся к Лаптеву в надежде возвратить утерянное оружие, но грянули выстрелы, и он, раскрыв рот в немом крике, осел на землю.
– А-а-а-а… – заорал боевик со шрамом, нажимая на спусковой крючок автомата. От выпущенных им пуль повалились и полный ополченец, и державший его за руку ваххабит, несколько пуль просвистели над Лаптевым, но, не задев его, сразили двоих ринувшихся в свой последний бой ополченцев. Видя, что в свою основную цель он промазал, ваххабит со шрамом повел стволом вниз, но лицо его и затылок брызнули кровью, на линии шрама появились две кровяные точки, боевик попятился, затем его ноги подкосились, и он повалился на истоптанную сапогами клумбу. Пленные бросились на окружавших их вахов, никак не ожидавших нападения и оттого впавших в ступор, к тому же не решавшихся открыть огонь на поражение из-за боязни зацепить своих, оказавшихся с противоположной стороны. Впрочем, длилось это недолго – страх за собственные жизни оказался сильнее, чем боязнь повредить своим – со всех сторон раздались очереди. Люди кричали. Падали, но уцелевшие продолжали бежать вперед, кое у кого их них в руках уже появилось оружие. Священник наконец добрался до лежавшего на асфальте ствола, схватил его, вскинул к плечу, потянул спусковой крючок, очередь в спину остановила это движение. Отец Андрей выронил автомат.
– Прости нас, Боже, и помилуй! – шепнули его губы и, заливаясь кровью, он повалился на землю.
Лишь краем глаза заметивший это падение, Эдик успел выстрелить еще трижды, прежде чем витавшая вокруг смерть поставила последнюю точку в короткой повести его жизни.
Мятежники успели привыкнуть к тому, что разбросанные по дворам машины времен Второй мировой войны – рухлядь, хлам, и потому не сразу сообразили, что происходит, когда одна из громадин прошлого рявкнула двигателем.
Три бронемашины под прикрытием пехоты свернули в переулок, надеясь немного передохнуть и перекусить, но внезапно стоявшее под аркой дома допотопное чудище выдохнуло клуб черного дыма и прыгнуло. Удар металла о металл был страшен. Броня впереди идущей БМП лопнула, как скорлупа ореха, вторая боевая машина попыталась избежать столкновения, но не получилось, почти пятидесятитонная громада смяла и ее. Двигавшийся третьим «БТР-90» начал поливать «ИС» из всех стволов сразу, но это не возымело действия. Водитель, поняв всю бесперспективность стрельбы, попытался смыться, но в панике так и не сумел включить заднюю скорость. Потерявший ход бронетранспортер прижали к стене здания и смяли. Следовавшие за броней пешие ваххабиты взялись за гранатометы, но прежде чем первые выстрелы достигли цели, сидевший за рычагами танка Антон Павлович успел передавить гусеницами с десяток не сумевших ретироваться боевиков. Затем кумулятивная струя сожгла его сердце.
Бои на окраинах завершись. Ваххабиты, окружив последних защитников города, концентрировались для решительного удара. Наступила ночь. Над областным центром поднялась блеклая луна, сквозь прозрачную поволоку облачной дымки угадывались звезды.
К пункту постоянной дислокации мы выбрались к ночи…
– Рад, – вместо приветствия бросил Пащенков. Я неопределенно хмыкнул и попал в его медвежьи объятия. – Живой, блин…
– Не дождетесь! – привычно отшутился я. – Семьи эвакуировали?
– Да тут вот, – Виктор замялся. Я не мог разглядеть его лица, и предчувствие самого худшего разбежалось по спине дуновением ледяного ветра.
– Что случилось? – Пальцы моей руки схватили Пащенкова за воротник, дернули вперед. – Что?