Больничная обстановка ее не пугала – большую часть своего детства она провела, леча то одно, то другое. Если не боли в животе – а живот у нее болел почти всегда, – то тошноту, головокружение или мигрень.
Хуже всего было в тот раз, когда она оказалась наедине с Пео в большом доме с игрушками.
Пео – человек, которого она никогда не называла своим отцом, – жалел ее, а потом выкинул, когда она перестала быть приличной дочерью.
Все вокруг нее как-то называлось, но всегда оказывалось чем-то другим. Папа не был папой, а мама не была мамой. “Дома" на самом деле означало “где угодно", а быть больной значило то же, что быть здоровой. Когда кто-то говорил “да", это значило “нет", и она помнила, как эта путаница сбивала ее с толку.
Мозг – единственная нечувствительная часть человеческого тела, поэтому операции на мозге можно проводить без общего наркоза.
И какие же кислые у них стали лица, когда она пошла в полицию и рассказала, чем папа Пео и его так называемые друзья занимались в загоне, предназначенном для поросят, а вовсе не для мальчиков, которых натравили друг на друга! Вопли, плач великий и затрещины направо и налево, а потом ее отправили в путь-дорогу – в новое место, которое она отныне должна называть домом. Но там только тьма и молчание, и руки привязаны, как сейчас.
Врач сказал, что ей просто немножко разрежут голову и она больше не будет думать, что все в жизни так сложно. Она избавится от вспышек ярости, она справится. Врачи лишь рассекут несколько нервных волокон у нее в голове, и все станет хорошо.
“Папа” будет значить папа, а “мама” будет значить мама.
Она очнулась от своих размышлений, когда кто-то приподнял ее в кровати. Но она не открыла глаза, не желая видеть нож, который сейчас в нее воткнется.
Вроде врачи говорили, что в наше время ножи не применяют, что современные методы гораздо тоньше. Там было что-то про электричество – она не очень поняла, но кивнула, когда у нее спросили, все ли ясно. Кивнула потому, что не хотела лишних проблем. Ей и так достаточно.
Хлопоты, хлопоты, хлопоты, ходячие хлопоты – это ты, говорила Шарлотта – женщина, которую она никогда не называла матерью, она всегда это говорила, когда что-то разбивалось или с грохотом падало на пол, а такое бывало частенько. Если не валкий стакан с молоком, то норовившая опрокинуться тарелка или оконное стекло – такое тонкое, что его невозможно заметить, пока оно не посыплется осколками на пол.
Кто-то держал ее за голову. Она почувствовала холодную сталь бритвы.
Сначала шорох, с которым ей брили затылок, потом жжение и, наконец, звук электрического ножа.
Можно сказать, что будущее метода решилось благодаря психиатру Кристиану Рюку из Каролинской больницы. Он показал, что негативные побочные эффекты, а также сложности в проведении операции делают метод приемлемым только для экспериментального вмешательства.
Теперь все будет хорошо, подумала она. Теперь я стану здоровой, как другие люди.
Виктория Бергман – нет, подумал Хуртиг. Почему нет?
Все остальные фамилии, имеющие отношение к Сигтуне, были в лежащем перед ним блокноте.
– Вы ведь знали Викторию?
– Только по школе, – сказала Аннет Лундстрём. – Она не входила в нашу компанию.
– Компанию?
Женщина заерзала. В первый раз за весь разговор в ее глазах вспыхнуло какое-то подобие осознанности. Она колебалась.
– Не знаю, захотят ли они, чтобы я рассказала, – произнесла она наконец.
– Кто не захочет? – Хуртиг изо всех сил старался говорить спокойно и дружелюбно.
– Карл и Вигго. И Пео и Герт.
Значит, мужчины, подумал Хуртиг.
– Но ведь Карл, Пео и Герт мертвы. А Вигго исчез.
Черт, зачем я это сказал, тут же подумал он.
Аннет как будто не поняла, о чем речь.
– Да бросьте! Вы что, смеетесь надо мной? Этот разговор больше не кажется мне приятным. Вам пора уходить.
Хуртиг испугался, что напортачил. В мире Аннет Лундстрём все они были живы – Карл, Пео и Герт, поэтому она не поняла его вопроса.
– Простите, – извинился он, – я ошибся. Я сейчас уйду, но мне кое-что хочется узнать. Вигго ведь был… – Он оборвал себя. Сначала думай, потом говори. Расположи ее к себе. – Вигго ведь хороший человек, я слышал – он помогает бедным детям из других стран обрести лучшую жизнь в Швеции, находит им приемные семьи. Это так?
– Да, но тут ведь ничего странного. – Аннет наморщила лоб. – Разве я не говорила об этом раньше? Той полицейской, Софии-как-ее-там? Вигго такой умный, он столько работал. Он был так добр к детям.
Много информации, подумал Хуртиг. Какая-то явно ложная, вроде того, что София Цеттерлунд служит в полиции или что Вигго Дюрер – добрый человек. Слушая Аннет, Хуртиг делал пометки в блокноте, на страницах которого начал разрастаться очень странный мир. Открывался ли перед Хуртигом мир реальный или созданный в мозгу психически больного человека, он не знал – может, оба, но он собирался кое-что обсудить с Жанетт, потому что из слов Аннет кое-что вырисовывалось, несмотря на то что та смешивала базовые понятия вроде времени и места.
Она говорила о Sihtunum i Diaspora – фонде, жертвователями которого были Вигго Дюрер, Карл Лундстрём и Бенгт Бергман. О фонде, который поддерживал работу по благоденствию детей, преимущественно из стран третьего мира. В рассказе Аннет все выглядело отлично. Приемным детям так славно жилось в Швеции, а еще фонд помогал обездоленным детям в других странах.
Женщина создала себе идеальную картинку.
– Вы знаете отца Виктории, Бенгта Бергмана?
Она наивна. На грани глупости. Но она еще и больна, не стоит об этом забывать.
– Нет, – ответила Аннет. – Он помогал Карлу, Пео, Герту и Вигго финансировать фонд, но я с ним никогда не встречалась.
Еще один прямой ответ, к тому же верный. Информация о жертвователях не нова, но всегда полезно получить подтверждение.
Ладно, подумал Хуртиг. Остался всего один вопрос.
– “Подсказки пифии”. Что это?
На лице женщины снова отразилось непонимание.
– Разве вы не знаете? Об этом ведь спрашивала ваша коллега, эта самая София, с которой я говорила пару дней назад.
– Нет, правда не знаю. Но я слышал, что есть такая книга. Вы ее читали?
– Разумеется, нет. – У Аннет был недоумевающий вид.
– Почему?
Во взгляд женщины вернулась пустота.
– Я никогда не видела книги с таким названием. Подсказки пифии суть изначальные слова, древние, они не подлежат сомнению. – Она замолчала и уставилась в пол.
– Хотите еще что-нибудь рассказать?