— Позже разберемся.
— И все? Галя, Матюшина врет!
— В чем она действительно не права, так это в том, что нельзя доводить подругу до валидола. Остальное — не наше дело…
Почему Галина не поддержала или хотя бы не обсудила моих подозрений в адрес Степки, я узнала позже. И не скажу, что была сильно удивлена действительной причиной. Растопырив уши, можно многое узнать, но я, как всегда, пропускала все мимо этих самых ушей…
По возвращении домой я застаю Музу Анатольевну за примеркой старой пары вставных челюстей. Свои родные зубы свекровь потеряла, едва достигнув пятидесяти лет, от жуткого пародонтоза, и первые протезы были заказаны еще в поликлинике в Химках.
Старые челюсти имеют вид, словно их стащили из музея истории Древнего Египта у мумии жрицы, умершей в преклонном возрасте от естественных причин. С прической под Маргарет Тетчер челюсти не монтируются вовсе. Думаю, у коня премьер-министра Великобритании зубы лучше.
— Дрянь, — говорит Муза и выплевывает челюсти.
В принципе я согласна. Зубы дрянь. С таким оскалом можно смело идти в разведку. Подмажешь личико и улыбайся, сколько влезет. Есть вероятность слиться с природой и сойти за ствол сосны с дуплом.
Но восемь лет жизни с Музой Анатольевной не прошли даром. За эти годы я научилась врать, лицемерить и искать компромиссы. Может, мне в депутаты податься? Убедительность моей последующей речи определенно показывает: обольстить электорат для Серафимы Мухиной — плевое дело. Через год ищите на заборах плакаты «Мухина — с народом!»
— Музочка Анатольевна, — говорю я, — зубки, конечно, так себе. Но! Нижнюю челюсть у вас из-за губы почти не видно. Наденьте верхнюю новую… вот так… а нижнюю возьмите из старого комплекта. Красота!
Свекровь покорно скалится в зеркало, и я конкретно собираюсь в депутаты. Убедить стремящуюся в заоблачные высоты свекровь, что из зеркала ей улыбается «красота», вероятно, немногим труднее, чем убедить избирателей, что Мухина с народом.
— Жевать не могу, — сопротивляется свекровь, — они не подходят друг другу…
— Ерунда! — я весело обнимаю Музу за плечи и чмокаю в щечку. — Для обеда наденьте обе старые, на прогулку — одну старую и одну новую…
— Натирают, — жалуется Муза, — я уже пробовала…
— Смажьте десны новокаином.
Свекровь мажет и теряет дар речи минут на сорок. Рот у нее деревенеет, язык не слушается, бедняжке кажется, что у нее происходит отек гортани.
И Муза начинает подозревать, что невестка решила ее уморить.
Так что с убедительностью своих речей я, пожалуй, погорячилась.
Вечер в семейном кругу у телевизора. По экрану носятся ковбои (я вестерны терпеть не могу, но свекровь — фанатка Гойко Митича, и фильмов с индейцами не пропускает), на столе, в блюдце с чаем, мокнут баранки. Объевшийся Людвиг храпит у ног хозяйки. Я зеваю и вспоминаю, как весело нам жилось с Мишей.
В выходные муж вывозил семью в кооператив «Бетонный завод». Мы жарили шашлыки, пели песни под гитару соседа Гриши и рвали зелень прямо с грядок. Из травы нам подпевали кузнечики, а комаров столько, что не спасал лосьон «Тайга».
Сейчас дача Мухиных в запустении. Пять лет назад, когда мои родители продали дом на Николиной Горе, Муза обиделась. Ей казалось, что следовало продать «Бетонный завод» и оставить молодым участок в престижном месте. Но Музу никто не спросил. И страдает участок за сто двадцать километров от Москвы. Он покрылся лопухами и крапивой, мы несколько раз съездили на прополку, но у Музы внезапно обнаружилась латентная аллергия на сорняки. Руки свекрови покрывались чесучими волдырями и распухали… И почему она до сих пор не продает участок? Соседи злятся, мол, из-за нашего забора на их территорию распыляются-расползаются вредные травы…
— Сима! Уснула? — окрик свекрови. Я вздрагиваю, открываю глаза и опять вздрагиваю. Мне в лицо улыбается лошадь Пржевальского с баранкой в зубах. Пожалуй, все-таки следует сказать свекрови, что старые челюсти — абсолютная дрянь. — Иди к себе…
Я целую свекровь и перебираюсь в кровать. Последней мыслью становится: «Бедная, бедная Муза, а дрянь я, а не зубы…»
И снится мне сосед по даче Гриша. У него в руках — знакомая гитара с наклейкой кока-колы. Руки крепкие и загорелые, гитара лежит на бедрах, туго обтянутых голубыми джинсами… из-под штанин торчат лапти сорок восьмого размера… «Как накачался Гриша! — восхищаюсь я. — Такой дохлый раньше был…» Или это не Гриша, а сосед бандит? Лицо с дачи, тело из Москвы… кто-то из этих двух соседей откладывает гитару в сторону и тянется ко мне. Но лает Людвиг, кричит свекровь…
— Сима! Сима! Вставай!
Свекровь действительно кричит. Но не во сне, а наяву. И лает Людвиг.
Я вскакиваю и, натыкаясь на углы, несусь в прихожую.
Муза Анатольевна в широкой белой рубашке и чепчике поверх бигуди похожа на ошалевшее привидение. Привидение носится по коридору и вопит: «Нас грабят, нас грабят!».
В руках свекрови я замечаю чугунную сковороду и трубку телефона «Панасоник».
— Кто грабит? — спокойно спрашиваю и оглядываюсь в поисках преступников.
Никого. Только свекровь со сковородой. Но Людвиг, напружинив хвост, стоит носом к двери. Его короткая жесткая шерсть вздыблена на загривке, и пес то лает, то рычит на косяк.
А это не типично для нашей флегмы. Безусловно, Людвиг еще способен на щенячьи проказы, но в остальном вполне адекватен. Без толку брехать не будет. Тем более ночью.
— Звони в милицию! — приказывает свекровь и протягивает мне трубку «Панасоника». Сама сжимает ручку сковородки обеими руками, приседает для устойчивости и становится похожа на заслуженного теннисиста, готового к приему подачи.
— Чего сказать? — спрашиваю я и набираю 02.
Но телефон молчит, и я тут же вспоминаю, что отключила его самолично прошлой ночью. Вот небось свекровь-то удивилась! Никто ей не звонит, на прогулки не зовет, о самочувствии не спрашивает… Думаю, обиделась, потому и старую челюсть примеряла.
Все это проносится в голове за долю секунды, и я беру тайм-аут.
— Скажите толком, что случилось?
Муза убирает сковородой выбившуюся из-под чепчика прядку и зловеще нечленораздельно шепелявит:
— Какая-то сволочь пыталась открыть дверь…
— Когда?
— Не знаю, я проснулась от лая Людвига… иду к двери… смотрю… — Муза таращит для правдивости глаза из-под чепчика, — замки отперты… Людочка в истерике…
— В глазок бы лучше посмотрели, — бормочу я и приникаю к окуляру.
Никого. Если кто и был, давно удрал.
— Сима! — опомнилась вдруг свекровь. — А я дверь-то запирала?
Дверь свекровь запирает всегда. На два ключа, на стальной засов и цепочку толщиной с пожарную кишку.