— А с Марсия содрали шкуру, — непонятно для всех, кроме Грубина, сказал профессор Минц.
— Значит, мы ехали, теряли время. — в голосе председателя комиссии послышалась угроза. — И что увидели?
— Результаты успешного эксперимента, — сказал Минц. — Настолько успешного, что кажется, будто его и не было.
— Но вода-то чистая! — воскликнул директор автобазы.
— За это вам спасибо!
Наступила пауза. Все поняли, что надо прощаться. Что тут докажешь?
И в этот момент послышался приближающийся грохот лодочного мотора. Директор автобазы нахмурился. В Великом Гусляре недавно было принято постановление о недопустимости пользования моторами на чистой реке.
С моторки увидели людей на берегу, и лодка круто завернула к ним. Нос ее уперся в берег.
— Доктора! — закричал с лодки приезжий турист в панаме и джинсах. — Мой друг отравился!
— Чем отравился? — спросил Минц.
— Мы вчера рыбку поймали. С утра поджарили…
— Большую рыбку? — спросил Минц у туриста.
— Да так… небольшую… На удочку.
— Осетра?
— А вы откуда знаете? — Турист вдруг оробел и двинулся к носу лодки, намереваясь, видно, оттолкнуться от берега.
— Длина полтора метра? — спросил сообразительный директор автобазы. — Динамитом глушили?
— Ах, разве дело в частностях! Человеку плохо!
— Чтобы не почувствовать бензино-кислотного запаха, — задумчиво сказал Минц, — следовало принять значительное количество алкоголя.
— Да мы немного…
— Так вот, уважаемая комиссия, — сказал тогда директор автобазы. — Я приглашаю вас совершить путешествие к месту стоянки этих браконьеров и ознакомиться на месте с образцом синтетического осетра, который, к сожалению, не успел далеко отплыть от родных мест. По дороге мы захватим доктора и милиционера…
— Там только голова осталась, — в растерянности пролепетал турист. — Мы ее в землю закопали.
— Головы достаточно, — оборвал его директор автобазы.
Члены комиссии колебались.
Марсий спокойно играл на свирели.
— Не надо туда всем ехать, — сказал Саша Грубин. — Не надо.
Он показал пальцем на расплывшееся бензиновое пятно за кормой лодки.
И тут все увидели, как огромная рыбина с длинным, чуть курносым рылом, широко раскрывая рот, забирает с воды бензин. Радужное пятно уменьшалось на глазах…
— Ну что? — спросил Грубин, зайдя вечером к профессору. — Не содрали шкуру?
— В следующий раз снимут, — философски ответил Минц.
Духовой оркестр — слабость Льва Христофоровича Минца. Духовой оркестр в Великом Гусляре отличный, он получил диплом на конкурсе в Вологде.
По субботам, когда оркестр выступает на открытой эстраде в парке, профессор Минц откладывает все дела, идет в парк и слушает музыку, которая напоминает ему времена молодости. Порой к нему присоединяется Саша Грубин или старик Ложкин, тоже поклонники солидных вальсов и танго об утомленном солнце.
В ту субботу Минцу с Грубиным не повезло. В городе была небольшая эпидемия гриппа, из-за чего оркестр временно лишился барабанщика и кларнетиста. Этих специалистов пришлось позаимствовать в джазовом ансамбле, игравшем обычно в ресторане «Великий Гусляр». Молодые люди, вторгшиеся в оркестр, нарушили консервативную традицию, они спешили, сбивали с толку тубу и литавры, отчего вальс «На сопках Маньчжурии» приобрел оттенок синкопированного легкомыслия.
Разочарованные ценители отошли от эстрады и присели на голубую скамейку неподалеку от пивного ларька. Высокие столики для пивохлёбов, как неуважительно называл их старик Ложкин, отделялись от скамейки кустами сирени.
Минц и Грубин молчали, думали о науке, о смысле жизни и других проблемах, когда за кустами послышались голоса.
Басовитый, значительный голос произнес:
— Ты пей, Тюпкин, не стесняйся. Сегодня у меня большой день.
— А что, Эдуард, мысль есть, или удача пришла?
— Мысль.
За кустами помолчали. Видно, тянули пиво.
— И какая? — раздалось через полминуты. Голос у Тюпкина был негромок и деликатен.
— Радикальная, — ответил Эдуард. — Задумал я переправлять материю на расстояние. Скажем, в Саратов.
— Ого, — тихо произнес Грубин.
— Я вас всегда уважал, Эдуард, — сказал Тюпкин, — но такие мысли почти невероятны.
— Нет преград для смелого полета ума, — ответил скромно Эдуард.
— И собираетесь внедрять? — спросил Тюпкин.
— Дай мне месяц, — ответил Эдуард. — Через месяц я эту проблему расколю, как грецкий орех. А пока — никому ни слова. Сам понимаешь, вокруг завистники, недоброжелатели.
— Разумеется, Эдуард, разумеется, — согласился Тюпкин.
Звякнули кружки о столик. Раздались шаги, и уже издалека донесся вопрос Тюпкина:
— А как я узнаю об успехе вашей идеи?
— Через месяц, на этом же месте, — ответил Эдуард. — В это же время. И я скажу — удалось или ошибка.
Некоторое время профессор Минц и Грубин сидели в полной растерянности. Первым пришел в себя Грубин.
— Нет, — сказал он. — Для нашего маленького городка напор гениев невероятен. Нарушение статистики. И я его не знаю.
— Я тоже не знаю, — сказал Минц. — Не слышал раньше такого голоса. Но дело не в напоре гениев. Дело в том, что передача материи на расстояние невозможна.
— Почему? — спросил Грубин.
— Потому что в ином случае я давно бы это изобрел.
Это был аргумент, спорить с которым Грубину было нелегко. Да и не хотел он спорить. Он глубоко уважал профессора Минца как человека и как мыслителя.
— Но если. — начал он неуверенно.
— Если это возможно, то я изобрету. Хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что как профессионал в науке я сильнее любого дилетанта. Я владею методом.
— Но допустим, у него, у Эдуарда, талант?
— Допускаю, — сдержанно сказал профессор и поспешил к дому.
В последующие дни Лев Христофорович буквально пропал. Выбежит утром в магазин за кефиром и на почту, куда на его имя поступали из Москвы редкие приборы и транзисторы, и сразу обратно, в кабинет-лабораторию. Если пройти по коридору, то услышите, как он ворчит, беседует сам с собой и с невидимыми соперниками.
Так прошло двадцать четыре дня. Все жильцы дома № 16 по улице Пушкинской давно уже знали о причине затворничества профессора — Грубин рассказал. Все с нетерпением ждали исхода заочной борьбы двух титанов — неведомого Эдуарда и любимого Льва Христофоровича. Несколько раз Грубин с Удаловым ходили к пивному ларьку в парке, проводили там вечера, но никого, схожего с Тюпкиным или Эдуардом, там не встретили. Предположили, что Эдуард тоже не покидает своей лаборатории.