— И надолго?
— В отпуск, — сказал молодой человек. — Мне ваше лицо также знакомо.
— А на какой улице в Великом Гусляре вы собираетесь остановиться?
— На своей, — сказал молодой человек, показав в улыбке ровные белые зубы, которые особенно ярко выделялись на смуглом, загорелом и несколько изможденном лице.
— А точнее?
— На Пушкинской.
— Вот видите, — обрадовался плотный мужчина и наклонил голову так, что луч солнца отразился от его лысинки, попал в глаз девушке, создававшей венок из одуванчиков, и девушка зажмурилась. — А я что говорил?
Он радовался, как следователь, получивший при допросе упрямого свидетеля очень важные показания.
— А в каком доме вы остановитесь?
— В нашем, — сказал молодой человек, отходя к группе людей, изучавших сплюснутую шину.
— В шестнадцатом?
— В шестнадцатом.
— Я так и думал. Вы будете Георгий Боровков, Ложкин по матери.
— Он самый, — ответил молодой человек.
— А я — Корнелий Удалов, — сказал плотный блондин. — Помните ли вы меня — я вас в детстве качал на колене?
— Помню, — сказал молодой человек. — Ясно помню. И я у вас с колена упал. Вот шрам на переносице.
— Ох! — безмерно обрадовался Корнелий Удалов. — Какая встреча! И неужели ты, сорванец, все эти годы о том падении помнил?
— Еще бы, — сказал Георгий Боровков. — Меня из-за этого почти незаметного шрама не хотели брать в лесную академию раджа-йога гуру Кумарасвами, ибо это есть физический недостаток, свидетельствующий о некотором неблагожелательстве богов по отношению к моему сосуду скорби.
— К кому? — спросил Удалов в смятении.
— К моему смертному телу, к оболочке, в которой якобы спрятана нетленная идеалистическая сущность.
— Ага, — сказал Удалов и решил больше в этот вопрос не углубляться. — И надолго к нам?
— На месяц или меньше, — сказал молодой человек. — Как дела повернутся. Может, вызовут обратно в Москву. А с колесом-то плохо дело. Запаска есть?
— Без тебя вижу, — ответил шофер, с некоторым презрением глядя на синий костюм, на импортный галстук, повязанный несмотря на утреннее время и будний день, и на весь изысканный облик молодого человека.
— Запаска есть, спрашивают? — вмешался Удалов. — Или тоже на базе оставил?
— Запаска есть, а на что она без домкрата?
— Ни к чему она без домкрата, — подтвердил Удалов и спросил у Боровкова: — А ты за границей был?
— Стажировался, — сказал Боровков. — В порядке научного обмена. Надо будет автобус приподнять, а вы тем временем подмените колесо. Становится жарко, а люди спешат в город.
— Ну и подними, — буркнул шофер.
— Подниму, — сказал Боровков. — Только прошу вас не терять времени даром.
— Давай, давай, шофер, — сказала ветхая бабушка из толпы пассажиров. — Человек тебе помощь предлагает.
— И она туда же! — сказал шофер. — Вот ты, бабка, с ним на пару автобус и подымай.
Но Боровков буднично снял пиджак, передал его Удалову и обернулся к шоферу с видом человека, который уже собрался работать, а рабочее место оказалось ему не подготовлено.
— Ну, — сказал он стальным голосом. Шофер не посмел противоречить такому голосу и поспешил за запаской.
— Расступитесь, — строго сказал Удалов. — Разве не видите?
Пассажиры немного подались назад.
Шофер с усилием подкатил колесо и брякнул на гравий разводной ключ.
— Отвинчивайте, — сказал Боровков.
Шофер медленно отвинчивал болты, и его губы складывались в ругательное слово, но присутствие пассажирок удерживало.
Удалов стоял в виде вешалки, держа пиджак Боровкова на согнутом мизинце и спиною оттесняя тех, кто норовил приблизиться.
— А теперь, — сказал Боровков, — я приподниму автобус, а вы меняйте колесо.
Он провел руками под корпусом автобуса, разыскивая место, где можно взяться понадежнее, затем вцепился в это место тонкими смуглыми пальцами и без натуги приподнял машину. Автобус наклонился вперед, будто ему надо было что-то разглядеть внизу перед собой, и вид у него стал глупый, потому что автобусам так стоять не положено.
В толпе ахнули, и все отошли подальше. Только Корнелий Удалов, как причастный к событию, остался вблизи.
Шофер был настолько поражен, что мгновенно снял колесо, ни слова не говоря, подкатил другое и начал надевать его на положенное место.
— Тебе не тяжело? — спросил Удалов Боровкова.
— Нет, — ответил тот просто.
И Удалов с уважением оглядел племянника своего соседа по дому, дивясь его внешней субтильности. Но тот держал машину так легко, что Удалову подумалось, что, может, автобус и впрямь не такой уж тяжелый, а это лишь сплошная видимость.
— Все, — сказал шофер, вытирая со лба пот. — Опускай.
И Боровков осторожно поставил задние колеса автобуса наземь.
Он даже не вспотел и ничем не показывал усталости. В толпе пассажиров кто-то захлопал в ладоши, а кареглазая девушка, которая кончила плести венок из одуванчиков, подошла к Боровкову и надела венок ему на голову. Боровков не возражал, а Удалов заметил:
— Размер маловат.
— В самый раз, — возразила девушка. — Я будто заранее знала, что он пригодится.
— Пиджачок извольте, — сказал Удалов, но Боровков засмущался, отверг помощь Корнелия Ивановича, сам натянул пиджак, одарил девушку белозубой улыбкой и, почесав свои черные усики, поднялся в автобус на свое место.
Шофер мрачно молчал, потому что не знал, объяснять ли на базе, как автобус голыми руками поднимал незнакомый молодой человек, или правдивее будет сказать, что выпросил домкрат у проезжавшего «МАЗа». А Удалов сидел на два сиденья впереди Боровкова и всю дорогу до города оборачивался, улыбался молодому человеку, подмигивал и уже на въезде в город не выдержал и спросил:
— Ты штангой занимался?
— Нет, — скромно ответил Боровков. — Это неиспользованные резервы тела.
По Пушкинской они до самого дома шли вместе. Удалов лучше поговорил бы с Боровковым о дальних странах и местах, но Боровков сам все задавал вопросы о родственниках и знакомых. Удалову хотелось вставить что-нибудь серьезное, чтобы и себя показать в выгодном свете: он заикнулся было о том, что в Гусляре побывали пришельцы из космоса, но Боровков ответил:
— Я этим не интересуюсь.
— А как же, — спросил тогда Удалов, — загадочные строения древности, в том числе пирамида Хеопса и Баальбекская веранда?
— Все веранды — дело рук человека, — отрезал Боровков.