Осушил рог досуха, грянул его об пол… И сам грянулся — лицом в блюдо с жареными куропатками.
— Добрая виса! — сказал Лунд по-свейски. — И воин добрый. Жаль мне его отпускать. Сколько мы с ним прошли вместе… С ним и конунгом нашим Вальдамаром. — Наместник с удовольствием окунулся в воспоминания: — Вот однажды пришли мы с конунгом нашим да ярдом Дагмаром в шесть кораблей на землю франков…
* * *
Сидели долго. Лунд всё рассказывал и рассказывал. А речь его становилась всё невнятнее…
Славка на пиво не очень налегал. Как чувствовал.
Едва разошлись по покоям, едва лишь закрыл Славка за собой двери, как в них негромко постучали.
Девка. Славка подумал: Лунд прислал. Симпатичная девка. Даже чем-то на Рогнеду похожа. Но — не Рогнеда.
— Прочь, — сказал он равнодушно. — Ты мне не нужна.
Девка не обиделась. Оглянулась по сторонам опасливо, шепнула:
— Княгиня зовет. Ступай за мной.
И заторопилась по коридору. Славке ничего не оставалось, как последовать за ней.
Идти к новой Рогнеде было ему страшновато. Он любил… Но ее ли? Что осталось в надменной правительнице от той жаркой юницы, что обнимала его в страшное время осады?
В покои Славка вошел один. Девка постучала хитрым стуком и толкнула Славку к дверям.
Затворив за собой двери, Славка на несколько мгновений замер, прислушиваясь и принюхиваясь. По извечной привычке воина. Пахло в покоях сладко. Благовониями, женщиной, грудным молоком. Дыхание слышалось лишь одно: быстрое, прерывистое. Беспокойное. А вот голос, который окликнул Славку, прозвучал ровно, даже насмешливо.
— Чего испугался, гридь? Засады здесь нет, только мы.
Не колеблясь более, Славка откинул парчу, разделявшую покои и альков.
Недолго он удивлялся этому «мы». На краю широкого ложа сидела Рогнеда. Простоволосая, в длинной рубахе из паволоки с красной обережной вышивкой. Очень красивая, совсем не суровая, а мягкая и теплая даже с виду. Рядом, в резной люльке под крохотным балдахинчиком спал младенец.
Рогнеда встала, откинула голову, пропустила пальцы сквозь густые золотистые волосы…
Нет, она все-таки изменилась. Округлилась по-женски, налилась молочной белизной, бедра стали шире и тяжелее. Только маленькие ножки остались такими же маленькими.
Рогнеда замерла с поднятыми руками, тяжелая грудь приподнялась, губки раскрылись…
Внезапно Славка догадался: она так же тревожится, как и он. Не уверена в своей красоте, не знает, как отнесется к ней Славка теперь…
Славка сразу успокоился. Рогнеда больше не была неприступной княгиней. Она — просто женщина. Его женщина.
Славка улыбнулся как умел — неотразимо, шагнул назад (занавес упал, разделив их ненадолго), задвинул засов, вновь откинул парчу, подхватил свою любимую, прижал к груди…
— Погоди, — прошептала Рогнеда, оттолкнув Славкины нетерпеливые руки. — Взгляни сначала…
И откинула балдахинчик с люльки.
Внутри, уютно свернувшись, спал младенец. Обычный младенец, крепенький, розовый, с белыми кудряшками. Младенец как младенец. Здоровый с виду, но совсем обычный. И не скажешь, что княжич.
— Твой сын! — с гордостью сообщила Рогнеда. — Изяслав!
Славка присмотрелся внимательнее. Нет, никакого сходства между собой и малышом не уловил. Но спорить не стал — матери виднее.
— Не проснется? — спросил Славка. Как обращаться с младенцами, он не знал. Да и ни к чему. Женское дело.
— Нет. Я ему отвару дала сонного, — подняла на Славку сияющие глаза. — Эта ночь — наша. Только наша.
Набросила балдахинчик, схватила Славку за отворот рубахи:
— Ладо мой! Возьми же меня! Скорей!
И Славка взял ее. Сразу. Не раздеваясь. Опрокинул на край ложа, задрал рубаху с вышивкой, распустил гашник, подхватил под белые колени, и стало ему так сладко, как давно не было. Рогнеда тихонько постанывала, запутавшись пальцами в Славкиных волосах, вздрагивала всем телом, тянулась навстречу…
— Тебе хорошо? — спросила она, когда Славка, расслабившись, перевернулся на спину, потянув ее за собой.
— Да, очень, — шепнул Славка в мягкое ушко. — Но тебе будет еще лучше…
И не обманул. Помог ей снять измятую рубаху, разделся сам, задул огоньки изложниц и насладился Рогнедой сполна. Каждым изгибом, каждой складочкой, ямкой. Сначала неторопливо и бережно, потом — сильно и страстно, наконец — жадно и нетерпеливо, почти грубо, так, чтобы любимая до дна прочувствовала его силу и растворилась в ней, забыла обо всем… Как и он сам.
Славка ушел от княгини задолго до того, как небо за слюдяным окошком начало сереть. Следовало соблюдать осторожность.
Великий князь Владимир легко относился к брачным узам. Если речь шла о нем самом. Вряд ли он так же спокойно принял бы измену собственной жены. А уж узнай он о том, что его сын — может быть, и не его, — тогда ни Славке, ни Рогнеде не сносить головы.
Впрочем, о последнем великий князь догадался бы лишь в том случае, если бы узнал, что невинная девица, которой он овладел в день взятия Полоцка, — не осиротевшая княжна, а ее холопка.
Укладываясь в собственную постель, Славка чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы не тихое ворчание возмущенной совести. Все-таки он предал своего князя. Хотя… Было у Славки и чем оправдаться.
Всё же он был с Рогнедой раньше Владимира и по собственному ее желанию. А если у возлегшей с воином, но позже венчавшейся с другим девицы рождается ребенок, то по законам Рода отцом его считается законный муж, а не заезжий добрый молодец. Так, дочка Славкиной полюбовницы Ульки, рожденная через два месяца после брака, по закону и обычаю считается не Славкиной дщерью, а — ее мужа Юнея. Узнав об этом событии. Славка не преминул отправить в Смоленск дорогой подарок. Подарок приняли и поблагодарили. Всё было правильно.
С другой же стороны, языческий брак полоцкой княжны и убийцы ее родичей (обычное дело в окружающем Славку мире), с позиции христианской, не значил ровным счетом ничего. Так же, впрочем, как и присяга, которую принес Славка великому князю: клятва верности варяга — варягу. Иное дело, что для самого Славки варяжская клятва значила немало. Изменить князю на поле боя он и помыслить не мог. А коли речь идет о любовном споре, то тут другой обычай. За бесчестье муж вправе и жену наказать, и ее полюбовника. И виру взять хоть серебром, хоть кровью. Надо сказать, что охочий до чужих жен Владимир тоже, бывало, платил отступное. То есть не платил (князь все же), а одаривал. Хотя уж его-то на поединок вызвать мало кто рискнул бы. Изрядно умел Владимир Святославович на мечах. Да и боги, удача то есть, на его стороне. Князь!
Но в споре из-за Рогнеды обидчиком выходил как раз Славка. И он очень сильно сомневался, что Владимир станет с ним биться. Узнал бы он о связи сотника и княгини, попросту отдал бы прелюбодеев палачу.