– Я не могу пустить вас одну к чужому мужчине, – сквозь зубы процедил вольноотпущенник, – но если вы согласитесь взять с собой одну из пожилых служанок, дабы она блюла вашу честь, и согласитесь, чтобы за дверью дежурили стражники вашего супруга, я сочту, что вы действуете разумно и милосердно.
– Что ж, пусть будет так, – горделиво подняв голову, небрежно бросила благородная дама. Она прекрасно сознавала, что многое в ее словах – чистейший блеф. Конечно, она была сестрой Пипина, но вот насколько хозяйкой в этих мощных стенах, ей предстояло лишь узнать. Но сейчас Брунгильда оглянулась на домашних слуг и служанок, вываливших во двор поглазеть на необычную сцену, выбрала ту, чье лицо казалось ей наиболее добродушным, и ткнула пальцем:
– Иди со мной.
Бастиан отпрянул от двери и тихо, на цыпочках, бросился на скорбное ложе. Кто знает, будет ли возможность устроить новую встречу, а потому из этой следовало выжать все.
Менестрель успел занять место на лежанке и придать лицу соответствующее моменту страдальческое выражение, когда двери отворились и в келейку бодрым шагом вошла Брунгильда. За ней семенила пожилая служанка, нагруженная корзиной снеди, достаточной для прокорма шести-семи здоровых мужчин. Позади нее в дверях замер стражник вида столь мрачного и угрожающего, что, кажется, даже у табурета задрожали все четыре его деревянные ноги. Темный лик иберийского мавра лишь подчеркивал исходящую от него опасность.
Мадам Брунгильда оглядела приют своего бесстрашного спасителя и радостно обернулась к надзирателю.
– Ну-ка, стол немедля сюда! – Грозный страж даже не двинулся с места. – Я тебе приказываю! – Она подскочила к мавру и что есть силы вцепилась ему пятерней в ухо. – Ты что, не слышишь?! Тогда я оторву тебе эти лопухи!
Караульный болезненно поморщился, молча пытаясь отстраниться и не сломать руку госпоже.
– Не говорить, – злобно процедил он.
– Не говорить? Тогда боец, что лестница охранять, сюда звать. Пошел, пошел, бегом бежать! – Она с силой подтолкнула его к распахнутой двери. – А ты, – Брунгильда зыркнула на служанку, и та замерла, будто пораженная громом, узнавая в манере новой хозяйки черты характера своенравной гарпии, – ты, – повторила жена казначея, – немедля принеси сюда теплой воды, я сама промою его раны.
Служанка оказалась куда сговорчивей, лишь отзвучали слова госпожи, она поставила корзинку и исчезла в коридоре.
– Слышите ли вы меня, мастер Бастиан? – скороговоркой начала благородная дама.
– Отлично слышу. – Менестрель, как ни в чем не бывало, распахнул глаза.
– У нас мало времени, сейчас вернутся…
– Да, да, когда вы промоете мне раны, я приду в себя, затем немного подкреплюсь, и вы попросите меня спеть. Но когда я буду петь, слушайте очень внимательно, так, будто эта песня сложена о вас и каждое слово пробуждает воспоминания. Если что-то узнаете, говорите.
– Но что это за песня и как она поможет нам раскрыть заговор?
– Тише, стражники возвращаются. Обо всем в свое время.
Его высокопреосвященство кардинал Бассотури двинулся навстречу гостю, всем своим видом излучая радость по поводу долгожданной встречи. Куда девался прежний небрежно-поучающий тон, каким разговаривал он с золотых дел мастером? Теперь папский легат приветствовал вошедшего, словно близкого родича, долго бывшего в отлучке и наконец вернувшегося с хорошими вестями.
– Мой дорогой Элигий! Вы совсем позабыли нас.
Казначей склонился к руке кардинала, любезно подставленной для поцелуя, коснулся губами перстня с вделанным блеклым камешком – частицей мостовой Виа Долороза – скорбного пути, пройденного Спасителем к месту распятия.
«Быть может, на этот камень некогда упала капля святейшей крови с истерзанного терниями чела Сына Божия», – благоговейно подумал бывший ювелир. Он готов был дорого дать за такой перстень, пожалуй, любой из своих. Но предлагать не стал во избежание неловкости.
– Я рад, что именно вы, – продолжил монсеньор Гвидо, – стали распорядителем казны юного кесаря. Вы, человек набожный, известный преданностью и благоразумием. Наверняка вы сможете оказывать благотворное влияние на молодого государя. Он так нуждается в мудром совете и наставлении старшего друга! Это, ко всеобщему благоденствию, охранит его от оплошных, а порою и пагубных решений.
Элигий напрягся, как бывало всегда, когда сквозь тонкую шелуху возвышенных речей в воздухе разливался божественный аромат прибыли. Воистину, он искренне веровал в Спасителя и никогда не забывал открытой рукой жертвовать на церковь, выделяя ей щедро сверх положенной десятины. Разве не ясно: чем больше его богатства, дарованные, несомненно, милостью божьей, тем больше золота он сможет направить на благие дела. А раз так, погоня за прибылью есть дело богоугодное, и если Господь изгнал торгующих из храма, то лишь из-за того, что в храме торгующим и вправду не место.
– Душой и телом я готов служить матери нашей церкви, – с поклоном ответил казначей, не спуская, впрочем, настороженного взгляда с хозяина резиденции. Что бы ни означало сегодняшнее неожиданное приглашение, ясно одно – кардинал, а значит, и весь Рим нуждаются в его услугах. Что ж, надо надеяться, Господь не поскупится воздать сторицей.
Между тем кардинал указал гостю на табурет и уселся напротив.
– Нынче, как мне известно, – после недолгой паузы начал фра Гвидо, – вы были у государя с посланием от архиепископа Реймского.
– Да. Он просит направить отряд к аббатству Святого Эржена, дабы искоренить там лесных разбойников. Государь заверил меня, что завтра же отправит туда отряд во главе с нурсийцем Рейнаром, воином, широко известным в наших землях своей ловкостью в ратном деле.
На губах монсеньора Гвидо мелькнула и исчезла улыбка. То, что старший из чужаков покидает столицу, конечно, было очень кстати, но сейчас думать надо было о другом.
– Как прискорбно это слышать! Неужели теперь победитель нечестивых полчищ, помазанник божий должен самолично заботиться об искоренении всякого лесного душегуба?
– По обычаю, – кивнул в ответ мастер Элигий, – это дело майордома. Но ведь нынче в державе его нет.
– Пришло время это исправить, – покачал головой кардинал. – Если кесарь – душа организма, именуемого державой, то майордом – голова его. А всякому известно, душе без головы в теле не удержаться.
– Истинно так, ваше высокопреосвященство.
– Как полагаешь, справился бы ты не только с должностью казначея, но и, – фра Гвидо поднял руку, демонстрируя нечто, отдаленно напоминающее статую Октавиана Августа, – правителя христианских земель?
Элигий закрыл рот, чтобы тут же не выпалить: «Да, конечно! С радостью!» – а вместо этого выдавил, стараясь унять колотящееся сердце:
– Если будет на то Воля Божья.
Кардинал Бассотури молча кивнул, удовлетворенно отметив, что жертва захватила наживку.