Когда спустя три часа, нагруженная связкой корневищ, вымокшая и усталая, она вернулась к квадроциклу, ее встретили пять лежавших рядком на траве рыб, в том числе два жирных карпа. Честер, стоя на берегу, ловил рыбу, Бобер мрачно сидел у костра.
— Э, ребятки — а похлебка-то где?! — спросила она. — Я есть хочу!
Бобер, набычившись, покосился на братца.
— Вы что, удочку не поделили? — смекнула Лесли.
— А чего он?! — прорвало паренька. — Мне только одну рыбину дал поймать — вон ту, толстенькую, — а потом захватил удочку, а мне сказал идти похлебку варить! Почему ему — так всегда все, а мне только работа?! Ну и что, что он старше!
Слушая его возмущенный монолог, Лесли тоже постепенно закипала: мало ей своих дел, что она должна еще в чужих конфликтах разбираться?!
Развернувшись, она подошла к Честеру и молча протянула руку.
— Чего?! — обиженно воскликнул тот. — Он целых две рыбы упустил!
— Удочку давай! — объяснила она.
Парень безропотно отдал удочку и с кислым видом пронаблюдал, как Лесли отцепила леску с крючком от удилища, аккуратно намотала ее на палочку и сунула в карман.
— Все, пошли рыбу есть. Кстати, кто из вас больше наловил?
— Я! — гордо выпрямился Честер.
— Значит, тебе ее и чистить!
Похлебку варить было уже некогда, поэтому она закатила в костер плоский камень и запекла улов на нем.
Теперь парни уже не делали вид, что невзначай попадаются Лесли на пути, а откровенно ждали ее по утрам на крыльце; стоило выйти, бросались к ней, как цыплята к курице:
— Ну, сегодня поедем? — а когда она качала головой, отходили с кислыми физиономиями.
Диагноз поставить было несложно: «рыболовная лихорадка», причем в острой форме. Что ж, Лесли знала, что сама виновата: кто, как не она, первым дал им в руки удочку?!
В субботу, выйдя на крыльцо, она не увидела ребят поблизости, даже удивилась — где же они? — но уже в следующую минуту оба вывернулись из-за угла, на лицах — жгучее нетерпение.
— Здравствуйте! Мы сегодня едем? — подбежав, выпалил Честер.
Лесли вздохнула — ну что с ними делать? — пообещала:
— Завтра. У меня по воскресеньям занятий нет, так что пораньше сможем выехать.
Уже когда ребятки радостно ускакали, подумала, что если у них опять будет одна удочка на двоих, то, чего доброго, могут и подраться. Пришлось идти на поклон к Питу. Отмеряя ей леску для второй удочки, он посоветовал заговорщицким полушепотом:
— Будет хороший улов — Джери угости, он рыбу любит.
На самом деле поездка эта Лесли была не особо нужна — большинство прибрежных растений она уже запасла и ехала больше для собственного удовольствия и для того, чтобы порадовать Честера и Бобера. Но раз уж так вышло, то решила, что будет неплохо заодно нарезать ивовой коры — весьма действенного средства от поноса.
Поэтому, приехав на берег, ушла она ненадолго и недалеко — в ближайшие заросли ивняка — и вернулась, неся охапку ивовых палок; села на траву и принялась снимать с них кору.
Рыбалка шла полным ходом. Честер и Бобер, стоя ярдах в двадцати друг от друга, фанатично и истово следили за поплавками — если бы сейчас мимо них прошествовала стая кугуаров, едва ли они обратили бы на нее внимание. В большом пластиковом ведре (не иначе на кухне утащили!) колотилась пойманная рыба. Время от времени то один, то другой парнишка подбегал к ведру, бросал туда очередную добычу и снова устремлялся к воде.
В какой-то момент Лесли даже позавидовала, захотелось отобрать у парней удочки и тоже половить — а они пускай покамест займутся ивовой корой. Но потом вздохнула — ладно, она в своей жизни рыбы уже наловилась — и негромко позвала:
— Эй, ребята!
К ней обернулись две разочарованных физиономии, на которых было написано: «Что, уже пора?»
— Еще же совсем рано! — жалобно воскликнул Честер.
— Не забывайте — рыбу еще почистить и приготовить надо, — объяснила Лесли. — Давайте-ка мы ее закоптим! Знаете, как вкусно?!
Походная коптильня была выкопана тут же, на небольшом обрывчике. Как нельзя кстати пришлись и очищенные от коры ивовые палки: на них, воткнутых «шалашиком» над выходом коптильни, была развешана рыба — три карпа, сом и с десяток окуней; один из них здоровенный, фута полтора длиной.
— Это я поймал! — гордо сообщил Бобер.
— Хорош! — похвалила Лесли. — Может, закоптим и подарим его Дже… Хефе?
— Хефе? — обрадованно вскинулся Бобер. — А вы ему скажете, что это я поймал, скажете?
— Скажу.
В Логово они вернулись затемно. Лесли даже слегка беспокоилась, не начали ли ее уже разыскивать, но, похоже, никого ее персона сегодня не интересовала.
Ивовой коры набрался целый мешок — теперь ее предстояло высушить и истолочь, копченой рыбы — по пять штук на каждого, не считая того, что они с ребятами съели на берегу, и большого окуня, отложенного для Джерико.
Именно его, завернув в чистую тряпочку, Лесли и понесла в штаб.
Лео выскочил из своей комнаты, едва она поднялась на второй этаж.
— У тебя что-нибудь срочное? Хефе занят! — покосился назад, в сторону апартаментов Джерико. Донесшийся оттуда чуть подвизгивающий женский смех без слов объяснил Лесли, чем именно занят Хефе.
Ах, вот оно что — верный ординарец опасается, как бы она не прорвалась сейчас туда и не закатила сцену ревности, поломав Джерико весь кайф!
Не дождется!
— Вот, — не моргнув глазом, улыбнулась Лесли и развернула тряпочку. — Смотри, какой красавец! Положи в холодильник — потом угостишь Джери, он рыбу любит, — вспомнила и добавила: — Скажи ему, что это Бобер поймал.
Сказать, что когда она в тот вечер возвращалась к себе в комнату, у нее было хорошее настроение, значило бы солгать.
Да, разумеется, она понимала, что за девять лет, прошедших с их расставания, у Джерико были женщины, и наверняка немало, — и все же этот смех за его дверью отдался в ее душе вспышкой ревности.
Глупо? Конечно, глупо… Тем более что Лесли прекрасно сознавала, что не любит Джерико — уже больше не любит. Та наивная сентиментальная любовь, которую она хранила в душе все эти годы, как-то незаметно сама собой умерла, когда она увидела его живым. Последний гвоздь в гроб этой любви забило его бесхитростное объяснение того, почему он обманул ее, сказавшись мертвым.
Ее отношение к Джерико теперь было сложным, в нем смешивались симпатия и опаска, уважение к его организаторским способностям — и легкая ирония при мысли об атрибутах власти, которыми он окружал себя, в том числе о золоченом кресле-троне (впрочем, надо отдать Джерико должное — сидя в нем, он смотрелся так, будто был рожден для этого места). И где-то в дальнем уголке души — обида, та самая обида, которую Лесли ни словом, ни жестом не позволила себе выдать.