– Слушай, – сказал он озабоченно, – ты вышел, а тебя сразу же запросили с этой, ну, почты, одним словом. Просили связаться, тебе с Земли какая-то информация.

– Спасибо! – Я огляделся и заметил впереди метрах в десяти терминал для личных сообщений. Сообщение было очень коротким, но до меня не сразу дошел его смысл.

– Опять твой Прокеш? – желчно спросила Валентина, потом взглянула на мое лицо и спросила тихо: «Кто? Бабушка?»

– Отец, – ответил я, покачнулся и, кажется, завыл.

* * *

Мать сидела за длинным семейным столом и говорила о том, что ее постоянное отсутствие, работа в такой дали, не могли не сказаться на здоровье отца, а в последние годы у него пошаливало сердце. Лучше бы ей перевестись поближе, но тогда срывалась многолетняя научная программа.

– Он боялся, что ты останешься там, не вернешься, но я знала, чувствовала! Все плохо, да? Лучше бы вы оставались здесь, работы хватает, и ей легче. Я понимаю, хочется жить самостоятельно, вот и мы жили, – неделями иногда не виделись, а теперь его нет, а я не помню цвета его глаз!

Недавно, перед самым отъездом на Красную, отец подарил мне шкатулку. Он был очень доволен своей работой, мне даже показалось, что он немного удивлен – по-моему, это была первая, кажется, его самоделка, доведенная до конца. Плоская деревянная шкатулка с нехитрой резьбой завитками.

Мать не плакала. Мерно, сухо рассказывала, вспоминала. О том, как отец беспокоился о внуках, о том, как он долго и заботливо ухаживал за ней после родов, когда мой брат-близнец родился мертвым… Я впервые услышал о брате, но тогда даже не удивился. Хотя мелькнула мысль – может, там родился мертвым я. Где там – я не знал.

Слова падали тяжело, давили, отзывались головной болью. Шкаф, огромный, расползшийся по всей стене, надоедливо заполнял поле зрения. На его фоне маленькая фигура матери казалась еще меньше, таяла, исчезала… Очень болела голова! Три недели полета я находился в лихорадочном состоянии, не сводил глаз с часов, как будто я мог успеть. При этом меня ни на секунду не покидала мысль, что все это недоразумение и, очутившись дома, я застану всех. Всех. Всех…

Одна из створок прадедовского шкафа была слегка приоткрыта. Темная полоса тянулась от потолка до нижних секций. Я резко поднялся с места, мать замолчала на полуслове. Захлопнув створку, я вернулся, сел. Провел ладонью по гладкой, потемневшей поверхности стола, не глядя, нашел выбоину, расковырянную давно гвоздем. Я хотел проверить, настоящее ли это дерево. Дерево оказалось настоящим, но попало от отца. Он повел меня в мастерскую, разложил рубанки, стамески, какие-то незнакомые еще инструменты и предложил смастерить хотя бы подставку для ног бабушке. Я взял рубанок, повертел в руках и заплакал.

Вдруг я почувствовал, как на глаза накатываются слезы: только сейчас меня пронзила мысль, что я окончу свои дни сыном своего отца, но не отцом своего сына. Впервые усомнился я в необходимости генконтроля, впервые мне остро захотелось, чтобы у меня был сорванец, за которым нужно присматривать и воспитывать. Как, наверно, должна была страдать Валентина!

Вечером к нам спустилась бабушка. Она с трудом переставляла ноги, но держалась молодцом. Со мной почти не разговаривала. Да и не только со мной, когда к ней подошел Саркис и что-то негромко спросил, она только пожала плечами.

Тихо было в доме. Время от времени поскрипывали двери, потрескивали половицы в коридоре.

Через несколько дней я стал подумывать о том, что пора заканчивать дела, скоро конец отпуска, придется брать дополнительные недели. Вначале эти мысли казались неуместными, потом я осторожно сказал матери, что мне придется ненадолго покинуть их, закончить все дела на Марсе и сразу же назад. Мать отнеслась к этому спокойно, и я заказал место на ближайший рейс. В моем распоряжении оставалось три дня.

А утром, выйдя во двор, увидел идущего по тропинке к дому Прокеша.

После приветствий он коротко сказал, что сейчас наконец возникла ситуация, когда я ему позарез нужен, и нужен не вообще, а конкретно.

– Кажется, я связал концы с концами, – монотонно говорил он. – Картина получилась достаточно убедительная и мрачная. Рассчитываю на твою помощь.

Таким я его еще не видел. Мертвый голос, весь он серый, глаза нехорошо блестят.

– У вас что-то произошло? – спросил я. – Неприятности?

– Неприятности! – через силу усмехнулся он. – Мне рекомендовали свернуть свою деятельность по… Происшествию. Но это еще не самое плохое.

– Кто рекомендовал? – перебил я его.

– Этическая комиссия. Самое плохое, что я подвел Семена Нечипоренко. У него на год отобрали служебный сертификат. Но все-таки, – тут его глаза блеснули, – я достал записи Коробова. Достал! Теперь надо действовать!

– Что я могу сделать?

– Кузьма бы сказал – что я должен сделать! – ответил он. – Но все равно спасибо!

Глава шестая

В Базмашене ждал Прокеш, но я не торопился домой.

Во время последнего нашего разговора он возбужденно метался по комнате, садился на стул, вскакивал, размахивая руками, похожий на большую толстую птицу.

Снова и снова рассказывал тягостную историю о том, как он похитил записи Коробова. Семен Нечипоренко не устоял перед его напором – это его удручало – так подвел человека! Он говорил о том, как они вдвоем прорывались немыслимыми коридорами, переходами и труботрассами в обход почему-то не срабатывающих мембран, как он проник в помещение комиссии и, перебирая инфоры, обнаружил записи.

Он вынес их, сделал копии, а когда возвращали на место, то его и Нечипоренко застал в помещении случайно вернувшийся эксперт следственной комиссии. На этом месте его лицо каменело. Он вспоминал эту позорную сцену. А потом он повеселел и неожиданно спросил, нет ли у меня знакомого сетевика, способного переступить Конкордат?

Я уставился на него. Прокеш, не смущаясь, заявил, что жизнь несколько продолжается, а терять ему нечего. Единственное, что остается, – довести дело до конца. Тогда хоть можно героически идти ко дну с чувством исполненного долга. И снова спросил, кто из моих друзей мог бы слегка нарушить правила.

Видя мое недоумение, он начал сердиться.

– Вообще у тебя есть хоть один друг?

– Кажется, есть, – ответил я. – Но он уже немного нарушил правила, а что касается Конкордата, так он просто ноги об него вытер.

Прокеш на секунду застыл, потом качнул головой и расхохотался.

– Хорошо, – сказал он, – найди мне любого сетевика, я с ним сам поговорю!

На остановке несколько человек вяло ругали опаздывающую платформу. С утра немного побаливала голова. Я хотел отлежаться в ереванской квартире. Там тихо, хорошо, никого нет. Лечь на диван, закрыть глаза. Можно включить релакс и поспать часок-другой под его тихое мурлыканье.

Зачем Прокешу понадобился сетевик, я не знал. Где я его найду? Вот сейчас запрошу профтранс – требуется, мол, сетевик с задатками авантюриста. Обращаться по адресу. «Ищите по всем адресам – не найдете!» Чьи это были слова? Из песни какой-то! Глеб ее пел, Глеб Карамышев! Где же он теперь? Я даже не знаю, остался ли он в Институте. У него были какие-то неприятности с семьей, кажется, скандальные. Глеб у нас работал наладчиком, потом вместе со мной испытателем, а до этого… Точно! Работал в Сети, куда неоднократно грозился вернуться из нашего скучного заведения. Итак, Глеб!