– Ты это о чем? – продолжая улыбаться, спросил Управляющий.

– Брось, какие тайны между старыми друзьями. Я-то знаю, что тебя сюда поставил Речной Старец. Я чуть не взвыл от досады. Сатян вел себя, как сопливый школьник первого дня обучения. Разве можно так, нахрапом?!. Теперь нас вышибут отсюда быстро, и скорее всего частями.

– Ничего ты не знаешь, – добродушно ответил Теодор. – С какой стати меня будет кто-то сюда ставить? Сам, кого хочешь, по местам расставлю. Речной Старец – это я. Дурацкая, однако, кличка.

10

Костяное дерево растет в недоступных горах Таураса, это один из форпостов Анклава. Белая, чуть просвечивающая древесина, свет на ее отшлифованном срезе играет мириадами зеленоватых и золотистых чешуйчатых блесток. К вывозу запрещена, торговцы иногда небольшими полешками привозят на богатые миры. По слухам, перекупают у буканьеров. Три года назад мне довелось увидеть перстень из костяного дерева на руке скромного бухгалтера сталелитейной компании. А за ним потянулся след к таким делам, что потом исполнители три месяца вывозили десятину с Айласера.

Сколько же стоит столешница из костяного дерева, два на полтора метра и толщиной в четыре пальца? Надо ли сбросить цену из-за того, что древесина заляпана присохшими объедками, сильно поцарапана, изрезана ножом и вообще в безобразном состоянии? Такие вот глупые мысли вертелись у меня в голове, и я никак не мог сосредоточиться на странном разговоре, который вели мой бывший начальник Сатян и не-поймешь-кто Теодор. Тем не менее я наконец перестал тупо разглядывать бесценную столешницу и поднял глаза.

– Если бы я знал, что это ты по моей тени топчешься, – говорил Теодор, – поверь, у тебя не было бы неприятностей. Но ты же знаешь, что бывает, когда рвение перевешивает разум. Приказа устранить я не давал, это не мой стиль. Шрапнельный еж… боги, какая пошлость! А вот с должности, прости, сковырнули мои люди. На своем посту ты просто обязан был предпринять фискальные действия!

– Может, я их сейчас и провожу. – Кривая улыбка Сатяна испугала меня.

Он явно нарывается на активное сопротивление. Но меня зачем втягивает? Мало ему, что засветил! Если вернемся живыми и целыми тушками, сдам его герру Власову с потрохами. Впрочем, Теодор вроде бы не рассердился.

– Брось, Ншан, какой из тебя мытарь, – рассмеялся он. – Сейчас скажу вина принести, посидим, вспомним дни былые…

– Какие именно дни? – поднял бровь Сатян. – Когда ты присягу давал на верность Канцелярии и Фиску или когда исчез с дебетами отдела?

Ничего себе дела! Оказывается, Речной Старец из наших, да к тому же не простым мытарем шнырял, а до казначея дослужился.

– Да, мой грех, большой грех. – Бородатый Старец ударил себя кулаком в грудь. – Но я готов на все: могу покаяться, возместить ущерб, отработать, покаяться…

– Два раза.

– Что – два раза?

– Ты два раза обещал покаяться.

– Видишь, как глубоко я переживаю…

Сатян свирепо уставился на Теодора, брови его зашевелились, он открыл рот и вдруг расхохотался, да так громко, что в зал вбежали босоногие девушки. Старец махнул им рукой, отсылая, и сам засмеялся.

– Ты отличаешь смешное от несмешного, – сказал Теодор, успокоившись, – значит, не все потеряно. – Долго казенные дебеты пропивал, старый ты алкаш? – продолжая смеяться, еле выдавил из себя Сатян.

– Я не пью, – перестал улыбаться Теодор.

– С каких это пор?

– Давно… Впрочем, это не важно. Дебеты пошли на благое дело. Хорошее оборудование дешево не купишь, да еще устроиться надо было в тихом месте, таком, как это.

– Только не говори, что все это на казну отдела скупил!

– Да я и не говорю. Прибыль моя в другом… О, смотри, как Мик насторожился! Да-а, были и мы такими янычарами, и нас, бездомных щенков, здорово натаскивали. Ему бы сейчас за девками бегать, а он гроши чужие считает.

– Оставь его в покое, – проворчал Сатян. – Лучше скажи, как под себя столько добра подмял?

– Очень просто. Я просил, мне давали. Ну, вернее, за меня просили.

– Буканьеры?

– Как можно! Это же разбойники, воры! Я посылал моих девочек с просьбами – и ни в чем не знал отказа. И сейчас не знаю.

Врет старичок. Мне известны цены на живой товар и на деликатные услуги. Ему своими девочками тысячу лет торговать, чтобы на одну такую столешницу заработать. Сатян тоже засомневался. Устало вздохнул и сказал, что слышал много интересного о Речном Старце, но чтобы тот был мелким сутенером, ну, просто поверить не может. Теодор не обиделся. Он терпеливо пояснил, что к девушкам относится как к дочкам, неволить и понуждать их к непотребству никому не позволит. Не для того он вырастил такое сокровище, чтобы всякие грязные толстосумы лапали их своими жирными пальцами.

– Это когда же ты их вырастил, – прищурился Сатян.

– Да как тебе сказать… – замялся Теодор. – Лет шесть, наверное, прошло.

Глаза у Сатяна округлились, он прошептал какое-то многосложное проклятие, а потом тихо спросил, где он раздобыл клонаторы и не пахнет ли здесь, не за столом будет сказано, генетической модификацией? В ответ Речной Старец хлопнул в ладоши. Снова появились девушки. Повинуясь движению его руки, они уселись на длинную скамью вдоль стены, чинно сложив руки на коленях. Старец предложил внимательно посмотреть и сказать, есть ли в них хоть малый изъян или намек на уродство. Намека не было. Красивые девушки. Очень хорошо сложены. Но даже в самых дорогих борделях Федерации, куда, по слухам, буканьеры продают украденных женщин, они стоят ровно столько, столько стоят. А я готов был поклясться, что скамья, на которой они сидели, тоже была из костяного дерева. Между тем Сатян жарко обличал беззаконные эксперименты по модификации, сыпал параграфами и указами, обещавшими кары земные и небесные за недозволенную возню с геномом, а Теодор лишь помаргивал, слушая его.

Когда же мой бывший начальник выдохся, Старец принялся ласково втолковывать ему, что только тупые честолюбцы экспериментируют с девятнадцатой и двадцать первой хромосомами, пытаясь создать сверхчеловека для своих мелких надобностей. Он знавал безумных гениев, которые пытались найти участки, отвечающие за психокинетические способности, и реплицировать их. Тысячу лет занимаются в тайных лабораториях этой ерундой, и еще тысячу будут, но у них ничего, кроме дурного мяса, из клонаторов не выйдет. А вот он не стал ломиться в открытые двери Природы.

– Я выделил участки, отвечающие за весьма специфические свойства. – С этими словами он хитро прищурился. – У животных они проявляются в пестром оперении, весенних трелях, причудливых телодвижениях. А в социуме трансформировались в искусство, в чувство прекрасного, в предметы и объекты эстетики…

Насчет предметов и объектов он прав, там, где рассуждают о прекрасном, всегда болтаются большие деньги, и быстрые замеры в некоторых мирах нашим людям удавалось проводить в какой-нибудь неприметной галерее.