Объехав растущий из воды камыш при входе в залив, Охнарь бросил весла, совсем другим тоном спросил:
— Оксана, помнишь записку, что я с месяц назад прислал тебе на переплетном?
Она кивнула и лукаво прищурилась.
— А мой ответ помнишь?
— Я ведь тогда в самом деле это, — продолжал он сбивчиво. — Давай с тобой дружить… на все будущее.
— Разве мы ссоримся?
— Я не о том. Подари мне какой-нибудь залог, ну… фото с надписью.
Оксана рассмеялась и отрицательно закачала головой.
— Вот уж ни за что. А ты станешь ребятам в классе показывать? Ни за что.
— Я? Показывать? В стол дома спрячу и — ни душе. Поняла? Сама увидишь. Так дашь карточку?
Она еще раз гордо и отрицательно покачала головой. Но видно было, что разговор этот не был ей безразличен. Она раскраснелась, глаза ее блестели в веселом прищуре; девочка перекинула намокшую косу с груди за спину, с живостью вертела в пальцах толстый стебель желтой лилии.
Весла тихо покачивались на водной ряби, лодку медленно сносило по течению: Охнарь не управлял ею. Он любовался Оксаной и не знал, как продолжить свои ухаживания.
— Дай кубышку, — сказал он и выхватил из ее рук лилию.
Оксана пренебрежительно выпятила нижнюю губу: ну, мол, и вырывай, и без кубышки обойдусь. Охнарь ожидал, что она сразу начнет отбирать лилию обратно, и, чтобы раздразнить ее, поощрить к этому, взял цветок в зубы. Оксана с подчеркнутым безразличием отвернулась и стала смотреть в реку на свою колеблющуюся тень.
О любви Охнарь с детства слышал много разных толков, и большей частью грязных, сальных. Отношения полов для него давно перестали быть тайной. Нищета, улица тем и страшны, что они не только заставляют человека опускаться, но и пакостят ему душу. Охнарь уже мальчишкой узнал «любовь». Колония сбила с него хамство, заставила относиться к девушкам уважительно. В городке этот взгляд еще укрепился. Но как открыть девушке свое чувство? В голову лезли те слова, которые он произносил на «воле», вспоминались те ухватки, что он там приобрел. Если одноклассницу нельзя грубо обнять, то путь к ее сердцу все равно один: надо хватать за руки, вырывать что-то! Не захотела Оксана забрать обратно лилию? Ладно. Придумаем другое.
— Эх, волосы растрепались!
Охнарь поправил кудри. Девочка посмотрела на него с улыбкой.
— Дай гребешок причесаться.
— Свой носи.
— Потерял я расческу. Жалко? А еще комсомолка.
Он потянулся к синему гребешку, блестевшему в белокурых волосах девочки. Оксана уклонилась, пересела на корму. Охнарь вскочил, шагнул через «банку», занес руку. Девочка ударила по ней. Ленька изловчился и чуть не выхватил гребешок. Оксана вынула его сама, спрятала за спину. Завязалась борьба. Стараясь отнять гребешок, он полуобнял девочку, его губы находились совсем близко от ее губ, он заглянул в карие глаза, замер. И внезапно лицо у Оксаны изменилось, она резко оттолкнула паренька.
— Отстань!
Лодка покачнулась, Охнарь едва не свалился через борг в Донец. Лоб Оксаны, скулы покрылись красными пятнами, она быстро сняла с ноги тапочку и угрожающе замахнулась.
— Приставай к берегу! Сейчас же! Слышишь? Приставай!
И такое отвращение, испуг и решимость были в се лице, что Ленька растерялся и вдруг покорно затабанил правым веслом.
Оксана схватила сверток, раньше времени выпрыгнула из лодки и вся обрызгалась. Лишь очутившись на берегу, она обернулась и бросила с непонятным для Охнаря презрением:
— Я-то думала, ты настоящий товарищ.
Ее тонкая фигура скоро пропала между стволами сосен. Лодка врезалась в берег, песок жестко зашуршал по днищу. Охнарь вытащил ее нос из воды, чтобы не смыло волной, и пошел совсем в другую сторону— к яме, где обычно купались школьники. Досада от того, что сорвалось так хорошо задуманное свидание с девчонкой, охватила его. Чего она фыркнула? Подумаешь, недотрога! Он ведь не обнимал ее за шею, не целовал… а так хотелось! Взрослые не раз поучали его, что «бабы» с малых лет только и мечтают о любви, замужестве. Что ж, и они с Оксаной могли бы гулять, пока вырастут. Почему же она вдруг замахнулась тапочкой, поссорилась?
Может, он слишком поторопился?
И в то же время Ленька чувствовал, что поступил очень нехорошо, грубо. В чем именно — он не знал, да и вообще не захотел прислушиваться к этому внутреннему голосу: обозлился.
Из-за густого вербняка открылся желтовато-серый обрывистый песчаный берег с высоким насыпным бугром над самой водой; с этого бугра городские хлопцы с разбегу ныряли в реку. Охнарь еще издали услышал всплески, шум брызг, голоса — такие отчетливые над водой, а выйдя из вербняка, увидел у Донца нескольких старшеклассников, и среди них Опанаса Бучму, Кеньку Холодца, Садько. Ребята только что пришли. Кто разувался, кто бегал по берегу, а кто уже плавал.
— Охнарь? — удивился Кенька. — Во номер! Как ты сюда попал?
Его прямые плечи, спина, руки были густо усеяны веснушками, и казалось, что Кенька вывалялся в семенах моркови.
— На облаке прилетел, — сказал Охнарь, на ходу снимая рубаху. После неудачи с Оксаной ему хотелось скорее нырнуть в речку, смыть с себя какую-то грязь, освежиться, успокоиться.
— Нет, в самом деле. Ведь ты ж с репетитором занимаешься? Мы поэтому и не позвали.
— Там и репетитор! — сказал Охнарь и подмигнул одноклассникам. — Вроде тебя оказался: днем с огнем не сыщешь.
Вокруг захохотали.
Усыпанный ракушками берег, редкие кустики молочая, краснотала горели в низких лучах солнца, но тени от верб и обрывчика уже лежали глубокие, синие, и песок в этих местах остыл и приятно освежал босые ноги. Над самой водой быстро, почти не заворачивая, проносились острокрылые стрижи. Ласточки, наоборот, вертелись, делали петли и двигались медленнее.
Как это всегда бывает с ребятами на речке, они устроили шумную веселую возню. Несколько человек прыгали в длину, кто дальше; двое, лежа спиной на песке и упираясь друг в друга ступнями ног, старались сдвинуть один другого с места; рядом хлопец сгибал правую руку, показывая, что у него мускулы «яблочком». Бучма отлично сделал стойку, прошелся на руках. Садько уперся ладонями в песок, задрал ноги и сразу брякнулся. Охнарь тоже встал на руки, уверенно двинулся вперед, а затем сделал «мост», и достал ртом с земли пятак.
— Схвати зубами лягушку! — закричал Садько, раздосадованный своей неудачей.
Этот еще лезет!
— Тебе, Мыкола, надо в цирк, акробатом, — отбрил Охнарь. — Там на арене поставят зонтик, и ты будешь под ним работать, вроде как под куполом, чтобы народ со страху в обморок падал.
— Ступай ты. Поступишь в оперу — «погогочешь».
— Ты-то уж певчий. Кенор.