Утерев слезы, Ленька побрел обратно на станцию. Не прошел он и десяти шагов, как его остановил пожилой рабочий в замасленной блузе, со свертком под мышкой.

— Мало еще получил, — сердито, нервически дергая шеей, сказал он. — Вас, дураков, учить надо. Разве можно с ходу поезда прыгать вбок? Обормот! Спасибо скажи, что башка уцелела. Поезд идет туда, — ткнул он рукой вслед составу, — и ты сигай туда… по движенью. Пробеги рядом, тогда и на ногах удержишься, носом не пропашешь. Хорошенько бы тебя, сопляка, хворостиной!

У Леньки даже не хватило силы огрызнуться.

Вот тебе и хорошая жизнь, вот тебе и вольная птаха! Еще бы чуть-чуть и — «Ванькой звали»!

Сидя у вокзала на перроне, Ленька впервые задумался, правильно ли поступил, убежав от тетки. Ну, подзатыльники давала, ну, дядя Пров всыпал ремнем, голодать приходилось, таскать воду из колонки, собирать уголь на путях… Зато жил в тепле, никто не сбрасывал под поезд, не обзывал жуликом. До Москвы еще ой-ей-ей сколько, а как добираться? Не пропасть бы.

Захотелось есть. На Лихой они с Колькой Пижухиным, в сущности, одним ситром да зеленью животы набили. Надо бы заместо винограда взять тогда пирожков с ливером, зря израсходовался. Деньжонок оставалось маловато, до Москвы, пожалуй, и не хватит. Ох, а в животе прямо революция. Ладно. До ночи можно потерпеть, а перед сном он поужинает: кусок хлеба купит, а запьет водой из бака.

Мордастое красное солнце опускалось к поселковым садам, августовская жара быстро спадала, воздух заметно посвежел, сильнее запахло паровозным дымом, мазутом, жирными щами из вокзального ресторана. Как бы время скоротать? Товарищей нет, податься некуда. Не пройтись ли на привокзальный базарчик? Так просто, поглядеть. Покупать он, конечно, ничего не будет, рано еще, зато время убьет, а кстати и посмотрит, чем торгуют, приценится, почем здесь хлеб.

И Ленька почти весело отправился через небольшую площадь к топчанам, у которых шумел базарчик.

Сейчас здесь было самое людное место. Без умолку тараторили дебелые торговки с открытыми загорелыми шеями, в кофтах с засученными рукавами. Перед ними лежали на тарелочках котлеты с картофельным пюре, пирожки, жареная рыба; золотились мясистые порепанные дыни; сизо мерцал, переливался янтарный виноград; тускло белело кислое молоко в горшочках. Жирные запахи раздражающе щекотали в носу.

И какой только еды нет на свете!

Ленька раза два прошелся по ряду, сглатывая слюну, вдруг ставшую клейкой, и чувствуя в животе настоящую тоску. Он не отрывал голодных глаз от снеди и перебирал в кармане тужурки рублевые бумажки и мелочь.

— Закусить желаешь, молодой кавалер? — вдруг обратилась к нему быстроглазая торговка с узкими губами. — Вот требушинка вареная. Ох и скусна, неделю вспоминать будешь! Помидорчики! Пюря из картошки. Чего положить? Давай, давай, лучше моего товару не найдешь!

И она сняла тряпку с большого чугуна. Оттуда слабо потянуло аппетитным парком.

Смутившись, Ленька нерешительно остановился. «Молодой кавалер», — так его еще никто не называл.

— Какая требушинка: мяу-мяу или гав-гав? — насмешливо спросил из-за Ленькиной спины дюжий, глазастый, обросший щетиной босяк в опорках.

Быстроглазая бабенка сразу преобразилась:

— Проходи, проходи! Какая б ни была — не про тебя готовлена. Сперва деньги заимей, после спрашивай.

— Могу весь базар укупить вместе с тобой… на закуску, — осклабился босяк. Нос и щеки у него были словно прокопченные, а зубы — здоровые, белые, и смотрел он в упор. На дюжих плечах расползлась ветхая рубаха, буйные волосы выбивались из-под картузишка.

Бабенка сделала вид, будто не расслышала его слов; босяк, смеясь, пошел дальше.

— Бери, молодой человек, кушай. — Она поддела на ложку большой кусок требухи и показала Леньке. — Говяжья. Вчера корову забили. Я тебе и пюри наложу, ешь, поправляйся на здоровье, а этого оборванца не слушай.

— Да нет, я… — начал было Ленька, желая отказаться, и проглотил слюну.

А торговка, улыбаясь узкими губами, уже щедро накладывала ему в тарелку.

— Сколько стоит? — сдаваясь, спросил Ленька.

— С тебя дешевле всех возьму!

— Она поставила перед ним еду.

Соблазн был слишком велик. Ленька покорно взял вилку с изогнутыми рожками, которую расторопная бабенка предупредительно вытерла о грязный, засаленный фартук, и попросил кусок хлеба. Он начал есть и, как ни был голоден, сразу почувствовал, что требуха от вчерашней коровы не меньше недели кисла у торговки в чугуне, а «пюря» холодное и сильно пересолено — может, для того, чтобы не прокисло. Хорошим был лишь ситный хлеб — мягкий, пышный и очень вкусный.

Торговке Ленька ничего не сказал и очистил всю тарелку.

— Наелся? — безучастно спросила она, принимая деньги. — Скусно? Я говорила! — И опять зычно, ласково затараторила на весь базарчик: —"Ну, кому еще требушинки? Подходи, красавчики!

С базарчика Ленька шел сытый, но недовольный собой. И как это он не утерпел? Дурак! Сколько денег истратил! «Вот зануда баба. Хоть бы ее оса за язык укусила». Ну ладно. Теперь все! Только хлеб да сырая вода. И скорее надо ехать дальше.

Нынче курьерских больше не будет, а с утра пойдут один за другим. Главное — сыт, можно ждать. Но где провести ночь? Под открытым небом зазябнешь, да и боязно одному: побить могут, отнять материны серьги дутого золота, полушалок. А спать хочется — глаза слипаются. Вчера в поезде лишь вздремнуть пришлось. Надо как-нибудь на вокзале устроиться, авось не выгонят. Куда еще денешься?

В первый класс не пускал швейцар, толстый и осанистый, как генерал. Ленька проскользнул в третий класс — его охраняли менее внимательно, — выбрал пустую скамейку, натертую до блеска тысячами пассажиров, уселся в уголок. Мимо него проходили железнодорожники, охранники ТОГПУ, наблюдавшие за порядком. Ленька всякий раз замирал, однако подозрений ни у кого не вызвал. И тужурка его, и штаны, и ботинки были еще довольно чистые, и все, наверно, думали, что он едет с худым, чахоточным горожанином в дешевом коломянковом костюме, усевшимся по соседству.

Огромные вокзальные окна затянули сумерки, затем расцветили фонари, вспыхнувшие на перроне. Пригревшись, мальчишка заснул,

V

Разбудили его только глубокой ночью: начиналась уборка вокзала, и охранники бесцеремонно требовали очистить помещение. Остаток ночи Леньке пришлось коротать на перроне. Народу под открытым небом оказалось немало. В большинстве это были безработные, кочевавшие по России в поисках куска хлеба, босяки, гулящие женщины, беспризорники. Все они притерпелись к такой жизни, давно устали роптать и лишь сонно почесывались.

Ленька с удивлением увидел угольно-черного огольца в мешковине, который в Лихой играл на ложках и выворачивал глаза; с ним была и вся компания оборванцев. Значит, они тоже кочевали по станциям и, возможно, ехали в какой-нибудь город?