Без взгляда Месье мне это не очень-то и нравилось, без его взгляда я почти забыла, по каким причинам не считала нашу связь безнравственной. Его глаза постоянно напоминали мне, что, если мы спим вместе, если обсуждаем общие темы, общаемся такое количество времени по телефону или письменно, все только потому, что это хорошо. И, если Бог предоставил в наше распоряжение такое чудо, было бы глупо презирать его или бояться. На целых пять минут, а может, и тысячу, секс с ним показался мне омерзительно скучным.
«Господи, хоть бы это скорее закончилось», — подумала я (о чем пожалела несколько недель спустя, оставшись одна и без новостей от неуловимого Месье).
Внезапно лицо надо мной снова ожило, и Месье очень низким, почти хриплым голосом произнес:
— Я сейчас кончу в тебя.
Прерывисто дыша, я следила за восхитительным нарастанием удовольствия во всем его длинном стройном теле: последние вздрагивающие движения, во время которых его дыхание стало неровным, затем завершающий толчок, бросивший его вглубь меня, и, пока я царапала его спину, он издал всего один крик, один хриплый выдох, тронувший меня до такой степени, что на секунду я подумала: сейчас тоже испытаю оргазм. Я сконцентрировалась изо всех сил, чтобы почувствовать извержение, но уловила лишь неконтролируемые спазмы его члена, после чего Месье, с еще твердым членом, тяжело дыша, уткнулся в мою шею.
— Мне так не хватало твоей попы, — сказал он, выходя из меня, и я тут же наполнилась ужасающим чувством одиночества. — Даже кончив, я хочу в нее снова и снова.
После этого Месье в приступе нежности уложил меня на себя и принялся клянчить, словно ребенок:
— Поцелуй меня! Посмотри на меня! Ты что, не хочешь моей нежности?
— Почему не хочу? — возразила я, извиваясь в его руках как змея. — Я все время на тебя смотрю!
— Нет, ты прекрасно знаешь, что это неправда. Я никогда не могу тебя приласкать, ты все время ускользаешь. Получается, трахать в попу я тебя могу, а приласкать — нет?
— Конечно же, можешь, — возразила я, не сдержав нетерпеливого жеста.
И со вздохом, который я вовсе не хотела делать так очевидно, позволила рукам Месье овладеть мною, повернувшись к нему подбородком. Как и в прошлый раз, именно в этот момент, когда он ослабил бдительность, я вновь обрела самоуверенность. И вероломно ускользнула.
— Я курила перед этим, не хочу разговаривать так близко.
И я грациозно поднялась, чтобы взять свой ноутбук. Когда экран загорелся, Месье увидел фотографию Андреа. Сухо спросил:
— Кто это?
— Мой парень, — ответила я, закуривая остаток косячка, лежавший в пепельнице.
— Супер, — проскрипел Месье, откидываясь на подушку.
— Извини, но у меня тоже есть своя жизнь, — ответила я, тут же пожалев о своем безразличном тоне.
Тщетно пытаясь придумать что-нибудь, чтобы стереть из его памяти эту фразу, я включила Turtles [22] и, сделав первую затяжку, переместилась, усевшись на Месье, раздвинув ноги и больше не беспокоясь о том, какое зрелище он увидит. Секунду он рассматривал меня, обхватив мои колени ладонями. Затем с улыбкой сказал:
— У меня для тебя кое-что есть.
Подпрыгнув от нетерпения, я уставилась на него томным взглядом гейши:
— Что?
— Ты говорила, что не читала «Лоно Ирены» Арагона? [23]
Затянувшись еще раз, я улыбнулась во весь рот:
— Ты рассказывал мне о ней по телефону.
Месье взял свою сумку. Он упомянул об этой книге два дня назад, в десять часов вечера, когда я, совершенно голая, курила сигарету на кухне, прогуливаясь в одиночестве перед застекленной дверью. А позже на электронную почту я получила отрывок из этой книги. Отличающийся нетерпеливостью, Месье выбрал фрагменты наугад, и полученному результату явно не хватало плавности перехода, что вызвало во мне лишь смутное любопытство. Но, когда он положил передо мной саму книгу, в невероятной обложке дешевого издания, с напыщенным псевдонимом автора (Альбер де Рутизи), я набросилась на нее, как на лакомство: очень понравилось, что Месье купил для меня именно карманное издание, столь милое моему студенческому глазу.
— О, спасибо! — воскликнула я, на мой взгляд, слишком поспешно, а Месье улыбнулся с очевидным умилением.
Я хотела снова устроиться рядом с ним, но он быстрым движением схватил «Ирену» и открыл ее в самом начале.
— Прочти две первые страницы.
Мне бы хотелось, чтобы люди поняли, что я пережила тогда, сидя по-турецки на мягком и одновременно шершавом «ковре» из волосков этого мужчины, в теплом, сладострастном полумраке комнаты, изолированной от всего мира. Я редко испытывала подобное опьянение, когда все воспринималось мною в позитивно-калейдоскопической манере. Не успела опустить взгляд на первые строки Арагона, как оргазмический припев Элеоноры взорвался во влажной тишине, словно невероятный вихрь любви и восторга; и в то же время эти начальные страницы рассказывали мне о сне, боли, губительном сладострастии черной ночи такими словами, перед силой которых меркло все, что я могла читать раньше. В буквальном смысле пораженная, откинулась назад, открыв рот и широко улыбаясь. Я объяснила Месье голосом, теряющимся в басах Turtles:
— Этот текст плюс эта музыка… улетаю.
Я принялась читать так, словно ела что-то вкусное, не в силах сдерживать после каждой фразы блаженный вздох. Мне казалось: я пустая ореховая скорлупа, наполняемая красотой мира, утопающей в этом сиянии. Я вяло сопротивлялась такому ощущению, слишком восхищенная, чтобы остановиться. Как описать этот момент глубокого одиночества и вместе с тем безумного ликования? Я чувствовала себя, как кто-то, видевший, слышавший, касавшийся Мессии, знала: Месье со своим трезвым взглядом не мог до конца понять, к какому чуду мы прикоснулись. Курение помогало мне избавиться от всех механизмов защиты и впитывать магию как губка. Тем не менее мне необходимо было выразить свой восторг, чтобы хоть кто-нибудь меня услышал. Чтобы Месье понял, до какой степени это мгновение стало нашим апогеем. Думаю, в первый раз за все время я назвала его по имени. И тут же, издав долгий, счастливый вздох женщины, переполненной любовью, испытала безудержную потребность высказаться, как это обычно бывает после травки:
— Как можно так хорошо писать? Я даже хочу сказать: не просто хорошо писать, а на километры выше этого. Я никогда не читала ничего более красивого и правдивого. Арагон на вот этих двух страницах напоминает мне Моцарта. Если убрать хотя бы одно слово, перенести хоть одну запятую, — все рухнет. Истинное совершенство!
Месье не уловил двойного смысла моей возбужденности, поняв лишь один. Как кандидатка в писатели, я испытывала противоречивые чувства: глубокое религиозное восхищение и ревность или даже, может быть, подавленность. Как и во время первого прочтения «Лолиты» (о, Набоков!) я осознавала: каждая дивная фраза, отточенная с тщательностью ювелира, вовсе не была результатом долгой работы или корректуры. Она плод гения, и, чтобы создать нечто подобное, мне пришлось бы провести не один час в пустой комнате, раздражаясь, отрекаясь и снова обретая надежду. Прочитав эти страницы, я прекрасно осознавала всеми фибрами своей души, что никогда не смогу состязаться с такими талантами. Я ощущала это почти спокойно, как принимаешь данности природы и жизни. Лишь такая покорность судьбе причиняла мне боль.