Кропке задумался.
– Понятия не имею, – сказал он. – Может, какой-то сумасшедший и купил бы. Что будем делать?
– Войдем внутрь и посмотрим, – сказал Баусен. – Раз уж мы сюда приехали. Укройся за мной и держи пистолет наготове, если что. Никогда не знаешь…
– Ладно, – сказал Кропке.
– Хотя мне кажется, его нет дома.
Баусен вылез из машины. Прошел вдоль ряда разлапистых елок и зашел в ворота, на которых красовался облупившийся и заржавевший почтовый ящик – живое свидетельство того, что почтовое ведомство по-прежнему брало на себя труд проехать несколько лишних километров по пустоши.
«Возможно, Подворский пригрозил директору почты расправой, если тот откажется его обслуживать», – подумал Баусен и выудил из ящика газету.
– Сегодняшняя, – констатировал он. – Можете засунуть пистолет обратно под мышку, инспектор. – Его точно здесь нет.
Они прошли по протоптанной тропинке к веранде. С двух сторон от двери виднелись ветхое кожаное кресло и гамак. Судя по всему, Эуген Подворский имел привычку наслаждаться теплыми летними и осенними вечерами. Десяток ящиков с пустыми бутылками стояли штабелями у стены… рядом лежали стопки старых газет, на колченогом металлическом столике выстроились почти что в ряд транзистор, большая консервная банка с песком и торчащими из него окурками и плохо вымытая кружка из-под пива. Серый кот подошел и стал тереться о ноги… второй, чуть потемнее, растянулся перед дверью.
– Так-так, – сказал Кропке. – Что будем делать теперь?
– Черт его знает, – откликнулся Баусен. – Кто допрашивал Подворского после убийства Симмеля? Ведь мы его точно допрашивали.
Кропке почесал свободную подмышку.
– Проклятие! – воскликнул он. – Мёрк!.. Да, его допрашивала Мёрк, в этом я совершенно уверен.
Баусен закурил, поднялся на веранду и попробовал дверь. Кот сердито зашипел и отодвинулся в сторону.
– Открыто, – сказал Баусен. – Войдем?
Кропке кивнул.
– Думаете, внутри зрелище лучше, чем снаружи?
– Я бывал тут лет двенадцать – пятнадцать назад, – сказал Баусен и вступил в темный холл. – Не похоже, чтобы он с тех пор озаботился косметическим ремонтом.
Двадцать минут спустя оба снова сидели в машине.
– Совершенно бессмысленный визит, – сказал Кропке.
– Возможно, – ответил Баусен. – Но сколько же у него книг!
– Что вы думаете по этому поводу, господин комиссар?
– А что думаете вы, господин новый полицмейстер?
– Не знаю, – сказал Кропке, стараясь не показать смущения. – Трудно сказать. Этот визит нам ничего не дал. Мы должны разыскать его. Допросить как следует… мне кажется, в виде исключения можно было бы обойтись с ним построже.
– Даже так? – проговорил Баусен.
Кропке завел машину:
– Где он, как вы думаете?
– На Рыночной площади, скорее всего, – предположил Баусен. – По-моему, он имеет обыкновение стоять там по субботам… ты обратил внимание на теплицы позади дома?
– Да, конечно, – ответил Кропке. – Мы задержим его? Или придется отказаться от этой идеи только потому, что мы не нашли под кроватью окровавленной одежды?
Некоторое время Баусен сидел молча.
– Думаю, нам следует сначала посоветоваться с нашими гостями, – сказал он. – Кроме того, у нас остается еще небольшая проблемка с инспектором Мёрк, если помнишь.
Кропке забарабанил пальцами по рулю:
– Как вы ду… как вы думаете, они нашли ее?
– Надеюсь, что нет, – ответил Баусен. – Во всяком случае, в том состоянии, на которое ты намекаешь.
Кропке сглотнул и прибавил скорость. Внезапно перед его внутренним взором встали образы предыдущих жертв с почти отрубленными головами. Опустив глаза, он заметил, что костяшки его пальцев побелели.
«Боже мой, – подумал он, – не может быть, чтобы…»
34
– Ничего? – спросил Баусен.
– Нет, – ответил Ван Вейтерен. – И слава богу, прибавил бы я. Однако радоваться особо нечему – она не вернулась после пробежки.
– Как вы это установили?
– Машина, – сказал Мосер. – Она так и осталась стоять возле коптильни.
Баусен кивнул.
– А у вас? – спросил Мюнстер.
– Птичка улетела, – ответил Баусен и пожал плечами.
– А на площади его нет? – поинтересовался Мосер. – Он обычно стоит там, торгует овощами.
Кропке замотал головой:
– Нет. Мы как раз оттуда. Сегодня он там вообще не появлялся.
– Так-так, – проговорил Ван Вейтерен и повесил пиджак на спинку стула. – Пора собраться и пошевелить мозгами. Похоже, заварилась настоящая каша!
– Банг, – сказал Баусен. – Отправляйся к Сильвии и скажи, что сегодня нам нужно что-нибудь особенное.
Банг отдал честь и удалился. Остальные уселись вокруг стола – все, кроме Ван Вейтерена, который открыл окно и теперь стоял, глядя на крыши домов.
Полицмейстер наклонился вперед, опершись головой о руки. Тяжело вздохнул и уставился на портреты трех своих предшественников на противоположной стене.
– Так, – сказал он через некоторое время. – Что будем делать, черт побери? Будьте добры, разъясните это старому полицейскому, которому один шаг до пенсии. Что делать, а?
– Гм… – проговорил Мюнстер. – Хороший вопрос.
– Мне осталось семь дней на этой работе, – продолжил Баусен. – Похоже, придется провести эти дни в поисках одного из своих инспекторов. И не дай бог найти ее где-нибудь в канаве с отрубленной головой. Вот это я называю блестящим окончанием профессиональной карьеры.
– Да уж, – согласился Мюнстер.
Воцарилось молчание. Баусен сцепил руки и закрыл глаза… на мгновение у Мюнстера мелькнула мысль, что полицмейстер молится, но тот снова открыл глаза и рот.
– Просто чертовщина какая-то, – сказал он.
– Да-да, – кивнул Ван Вейтерен и сел. – Можно и так выразиться. Однако если бы мы меньше ругались и больше пытались сдвинуться с мертвой точки… это, конечно, всего лишь предложение.
– Прошу прощения, – проговорил Баусен и снова тяжело вздохнул. – Разумеется, вы совершенно правы, господин комиссар… однако мы все же дождемся кофе? Кропке, изложи нам историю Подворского, как планировалось изначально.
Кропке кивнул и стал рыться в своих бумагах.
– Мы предадим это огласке? – спросил Мосер. – В смысле, что она пропала?
– Об этом позже, – решил Ван Вейтерен. – Этот вопрос следует обдумать.
– Подворский, – начал Кропке. – Эуген Павел. Тысяча деваться тридцать пятого года рождения. Попал в Кальбринген в качестве иммигранта в пятидесятые годы. Как и многие другие, устроился на консервный завод. Поначалу жил в тамошних рабочих бараках, а когда их снесли, переселился в дом на пустоши. К тому времени дом уже несколько лет пустовал, а причина его вселения туда заключалась в том, что Подворский был помолвлен и сожительствовал с Марией Массау, сестрой Греты Симмель.