Подполковник помрачнел.
– Ты грустишь о своей родине? – Корнелия легонько коснулась его руки. – Не грусти, Геннадий. Когда-нибудь ты непременно вернешься домой.
Черепанов покачал головой.
– Дождь падает только вниз, – сказал он.
– Дождь? – Ровные зубы блеснули перламутром между пухлыми губками. – О-о… – Она прижала пальцы к щекам. – Значит, ты не шутил, когда говорил о небе?
– Не шутил, – кивнул Геннадий.
– Но как это может быть? Там, на небе, обитают боги… Но ведь ты – не бог?
– Не бог, – согласился он. – Но на том небе, где я летал, богов нет. Может быть,– выше…
«Ну да, в космосе. Целая прорва богов», – подумал Геннадий, но поправляться не стал.
– Но как можно летать, если ты не бог?
– Птицы же летают.
– А-а-а… Вы летаете, как птицы!
– Мы летаем, как люди. Вели принести кусок тонкой бумаги, ножницы и таракана – я тебе кое-что покажу.
Принесли ему, конечно, не бумагу – папирус. Но это не имело значения. Он тоже был достаточно легким. Черепанов быстренько вырезал грубую модель самолета, загнул где надо, усадил таракана на «фюзеляж» и запустил вверх. Самолетик взлетел метра на три, заложил вираж, описал красивую петлю и приземлился на ковер. Обрадованный таракан попытался удрать, но погиб под башмаком Фотиды.
– Даже здесь, у вас, можно сделать что-то подобное, – Черепанов кивнул на модельку, – достаточно большое, чтобы поднять в воздух меня. Но я прошу тебя, Корнелия, никому не говорить об этом.
– Хорошо. Но почему?
Черепанов помедлил немного, потом ответ сам пришел ему на ум.
– В нашем небе нет богов, – сказал он. – Но в вашем они есть. И они могут обидеться.
– Понимаю…
Какое-то время они молчали.
– Так ты прочтешь мне стихи на своем языке? – спросила Корнелия.
– Попробую… – Черепанов сосредоточился… Нет, все-таки не зря в школе их заставляли стихи зубрить!
– Белеет парус одинокий,
В тумане моря голубом,
Что ищет он в краю далеком,
Что кинул он в краю родном…
– по-русски, медленно произнес он.
– Играют волны…
Она слушала очень внимательно, скульптурно-безупречная головка чуть склонилась вправо, пальцы сплелись вместе. Большой камень на перстне причудливо мерцал, становясь то алым, то фиолетовым.
—… А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой.
– Красиво, – проговорила девушка. – Звучит непривычно, но красиво. О чем оно?
Черепанов перевел. Как умел.
– Очень красиво. Я бы перевела их на латынь, пожалуй. Постой, я запишу. – Она взяла таблички. – Диктуй.
– Тебе надо непременно нанять грамматика, Геннадий, – деловито произнесла Корнелия, закончив писать. – И ритора [138] . Я вижу, ты получил хорошее образование у себя на родине, но у нас в Риме человек, который плохо говорит по-латыни, не пользуется уважением.
– Непременно так и сделаю, – пообещал Черепанов. – В первую очередь потому, что хочу завоевать твое уважение, домна.
– Мое ты уже завоевал. Я… – Корнелия опустила глаза. – Я очень рада, что ты нашел время заехать, Геннадий. Потому что через шесть дней я уезжаю. В Рим.
Черепанов молчал. А что тут можно сказать?
– Я должна быть в Риме к празднику Бона Деа, Доброй богини, – словно извиняясь, проговорила она. – Отец уже выслал сопровождающих.
– Понимаю… Добрая богиня – это кто?
– Веста. – Девушка обрадовалась возможности сменить тему. – Я и забыла, что ты – варвар… Прости. Я знаю, что ты не варвар. Просто ты недавно… – Корнелия смутилась, и Черепанов поспешно сказал:
– Все в порядке. Так кто она – богиня Веста?
– Богиня-дева. Она хранит домашний очаг. В каждом римском доме.
– А как же лары? – спросил Черепанов, уже знакомый с тем, что в каждом здешнем доме непременно имеется алтарь для домашних божеств.
– Лары у каждой семьи – свои. А Добрая богиня – одна для всех. Если огонь в ее святилище погаснет – будет беда. И служат ей только настоящие патрицианки. Шестеро. Но они должны дать обет оставаться девственницами целых тридцать лет. Говорят, это очень трудно. – Корнелия хихикнула, на мгновение опять превратившись из знатной дамы в совсем молоденькую девчонку.
– Наверное, желающих не много?
– Напротив! Стать весталкой – большая честь.
– И ты едешь в Рим, чтобы стать весталкой? – Черепанов слегка испугался. С чего бы это? Ведь он понимал, что между ним и дочерью сенатора – практически непреодолимая дистанция. И у нее есть жених. И… Все-таки, может быть, не такая уж и непреодолимая? Ему ведь достаточно протянуть руку…
– Нет, что ты! Я только должна принять участие в празднике. Я ведь из сенаторского рода!
– И что же это за праздник?
– А вот этого, Геннадий, тебе знать не положено! – Девушка засмеялась. – Мужчин на таинства Весты не допускают. У вас – свои таинства.
– Да, вероятно, – согласился Черепанов, которого ни в какие тайные праздники пока не приглашали. – Но ты вернешься?
– Может быть. Следующим летом. Если наши родители, мои и Секста, не решат, что наступило благоприятное время сочетать нас браком.
– Ты его любишь? – спросил Черепанов.
– Наверное. – Серьги-колокольчики тихонько звякнули. – Он красивый. И храбрый. Нас обручили через год после моего рождения. Но вот это кольцо, – она показала Черепанову узкий золотой ободок вокруг второй фаланги указательного пальца, – переделывали уже три раза. Мы должны были подписать брачный контракт, когда мне исполнилось четырнадцать, но знаки были неблагоприятны, и церемонию отложили. А потом его отец поссорился с моим – и все думали, что обручение тоже будет разорвано. Но в этом году они опять помирились. Вот Секст ко мне и приехал.
– Ты рада?
– Наверное. – Но голос ее звучал не очень уверенно. – Мы знакомы с детства, но… Мне кажется, он и не заметил, что я выросла.
– А мне показалось, он тебя слушается.
– В моем доме – да. Но мы будем жить в его доме. Знаешь, я ведь привыкла считать его своим будущим мужем. И просто не могла представить, что может быть иначе…
– А сейчас… можешь?
– Сейчас… Не знаю. – Она отвела глаза. – Сейчас я думаю, что нам пора спать. Фотида! Я думаю, мы устроим гостей в комнатах за атрием. Там уже навели порядок?