Только сейчас Черепанов начал по-настоящему понимать, что значит для римских граждан их прошлое. Все эти бесконечные склепы и памятники были символами не смерти, но вечной славы тысячелетнего города. Нынешние граждане Рима никогда не забывали о выдающихся заслугах предков. И говорили о временах Ромула, как современники Черепанова – о Петре Первом, о временах Юлия Цезаря – словно о временах своих дедов. А войны Траяна, случившиеся более века назад, для Тевда Трогуса, квирита [153] в пятнадцатом поколении, были примерно как война в Афгане – для самого Черепанова. Правда, в отличие от Афгана, те войны не привели к распаду империи, а расширили ее пределы и умножили славу. Уж если даже бесшабашный, не обремененный великими идеями и напрочь лишенный показного патриотизма парень вроде Трогуса ощущал себя в первую очередь гражданином Рима, то пресловутый Pax Romana, Римский Миропорядок, кое-чего стоил. И Черепанову было приятно ощущать себя частью этого Мира. И приятно было ощущать у себя на пальце золотое кольцо кентуриона, которое приравнивало его к сословию всадников, в то время как звание подполковника, да хоть генерала ВВС России, отнюдь не наделяло обладателя этого звания дворянским достоинством.
Ну да это все мелочи. Но именно на этих мелочах держится обратная связь между государством и теми, кто ему служит.
Тем не менее Черепанов был далек от идеализации здешнего общества. Ибо граждане его, точно так же, как и современники Черепанова, могли нагадить на мостовую в двадцати шагах от общественного туалета, вход в который стоит медяк.
Справа от дороги катил воды Тибр. Даже в это время года на нем было куда больше судов, чем на Дунае во время навигации. И на дороге было множество людей и повозок. Целая вереница их теснилась у ворот. Товары с возов перегружали на ручные тележки. Как выяснилось, в дневное время движение транспорта по улицам Рима запрещено.
В этой толпе можно было застрять на полдня, если бы командир черепановского эскорта не подошел к делу по-солдатски – направил коня прямо на толпу. Самых нерасторопных и упрямых декурион стимулировал хлыстом. Восторга это ни у кого не вызвало, только шквал ругани, но в толпе образовалась щель, в которую смогли протиснуться остальные. Мимоходом Геннадий огрел своей «кентурионской» дубинкой шустрого воришку, вознамерившегося срезать бляху с узды черепановского коня. Пробившись к воротам, декурион катафрактариев показал стражникам значок правительственного курьера, и те моментально расчистили путь.
Да, Рим был велик. И великолепен. И при этом безобразно тесен. Даже относительно широкая виа Фламина напомнила Черепанову улицы Москвы в часы пик. Декурион эскорта страшно ругался и то и дело порывался пустить в дело плеть. Лишь однажды они уступили дорогу – носилкам какого-то сенатора. Всем прочим полагалось убраться с пути императорских вестников. Но «все прочие» не очень-то напрягались на этот счет. И на брань декуриона отвечали еще более цветистым сквернословием.
Однако поверх всей этой пестрой и беспокойной толпы высились потрясающей красоты строения. Черепанов с восхищением вертел головой, совершенно не огорченный тем, что они двигаются со скоростью больной черепахи.
Тевд Трогус, невероятно довольный реакцией командира на красоты Вечного Города, орал, перекрикивая гам толпы:
– Вон, гляди, кентурион, – мавзолей Августа… А это арка Аврелия… А вон там, впереди, справа – арка Клавдия…
Всадники эскорта тоже активно задирали головы. А вот их декурион был к великолепию архитектуры совершенно равнодушен. Все, чего он желал,– побыстрее доставить Геннадия начальству и напиться. За все время путешествия он позволил себе не больше дюжины кувшинов разбавленного вина. Потому что, отправляя его с поручением, примипил Феррат обозначил декуриону не только важность задачи, но и возможные жизненные перспективы, если декурион не поспеет в срок.
– Эй! – вдруг закричал Трогус, увидев, что их небольшая компания свернула с виа Фламина в щель между домами, которую не то что улицей – переулком стыдно было назвать. – Разве мы не к Палатину? [154]
– Нет! – отрезал декурион и злобно выругался: кто-то сверху выплеснул помои прямо под копыта его коня. – Нет! – зарычал он, едва не размазав по стенке какого-то бродягу с наполовину выбритой башкой. – К термам Диоклетиана.
– Это еще зачем?
– А затем, что рядом с ними – дом твоего легата, сожри тебя Орк!
Всю дорогу оба декуриона неплохо ладили, но римская публика хоть кого выведет из терпения.
– Ага, – удовлетворенно изрек Трогус. – Отлично! Заодно и помоемся! – и подмигнул Черепанову.
Здесь было слишком много места. И слишком много золота и мрамора. В этом зале даже гигант Максимин казался маленьким.
Но когда он остановился перед возвышением, на котором стояли троны Августа и его Соправительницы, ему не пришлось задирать голову. Командующий Дунайскими легионами сдернул с головы великолепный шлем и опустился на колено. Черепанов последовал его примеру.
Император кивнул и сделал знак: «Поднимайтесь».
Геннадию рассказывали, что молодой Север не любит церемоний. А вот его матери они нравятся.
Мамея взирала на них сверху холодными бесцветными глазами. Главным образом – на Черепанова. Внучка Септимия Севера Юлия Авита Мамея терпеть не могла Фракийца. Об этом Геннадию тоже рассказывали.
– Ты просил аудиенции, – недовольно процедила она. – Зачем? И зачем ты притащил с собой какого-то кентуриона…
Вчера Максимин сказал подполковнику: «У римлянина должно быть три имени. А у тебя только два. Не хочешь взять еще одно? Мое».
«Если ты не против, – сказал Черепанов. – Я бы взял имя своего отца».
«Как звали твоего отца?«
«Павел», – ответил Геннадий.
«Хм-м… Ростом ты тоже невелик [155] . Ладно, сойдет. Все же не какой-нибудь там Вортигерн. Значит, так ты и будешь зваться: Геннадий Павел».
Мощный голос Максимина гулко прокатился по залу:
– Его зовут Геннадий Павел Череп. И я хочу, чтобы ты, Август, и ты, Августа, увидели его.
Столпившиеся позади трона царедворцы недовольно загудели. Фракиец никого не баловал придворными манерами. Человек, которому сам прадед нынешнего императора Септимий Север позволял называть себя по имени, полагал, что может не утруждать себя подобострастными оборотами.