Я посмотрела на часы и неторопливо направилась в свою комнату, чтобы переодеться. Однако на самом пороге комнаты меня остановил телефонный звонок моего мобильника. Поскольку я имела привычку оставлять его на кухонном столе, пришлось тащиться на кухню.
– Да? – важным голосом вопросила я в трубку.
– Привет! – неожиданно откликнулся Денис.
– Привет… – я несколько растерялась, я ведь не давала ему свой номер перед отъездом из лагеря.
– Я твой номер у мамы спросил, – тут же объяснил Денис. – У них номера всех, кто в лагере побывал, хранятся.
– Ясно, – ответила я. Так отвечают в тех случаях, когда больше не знают, что сказать, и не имеют особого желания продолжать разговор.
– Ну… как у тебя дела? – оживленно спросил Денис. – Что нового?
– Да нормально все, – ответила я, ощущая неловкость. – У тебя как?
– И у меня нормально! – бодро произнес Денис и уже только после этого неожиданно замялся: – Слушай, тут такое дело… А у тебя нет случайно номера телефона Лены?
– Так у твоей мамы же все номера есть, – недоуменно напомнила я.
– Ну есть… – пробубнил Денис. – Все… А Лениного – нет. Почему-то…
– Э… – я поискала глазами листок, на котором среди прочих был и нужный Денису номер. Краешек листа выглядывал с холодильника.
Я продиктовала Денису телефон Ленки – все девчонки из нашего корпуса в последний день перед отъездом обменялись телефонными номерами, из вежливости записала его номер и предложила ему звонить мне, если что, прекрасно при этом понимая, что он никогда больше не позвонит, положила трубку и посмотрела на часы.
В следующую минуту я уже спешно натягивала джинсы в своей комнате. Затем, опомнившись, хлопнула себя по лбу, стянула джинсы и надела вместо них юбку, – да-да, и такая вещь имелась в моем гардеробе. Времени до встречи оставалось совсем ничего, мне нужно было поторапливаться.
За эту первую неделю после лагеря мы с Наташкой договорились встретиться уже в третий раз. В первую нашу встречу мы просто сидели на лавочке и болтали обо всем на свете. Во вторую она познакомила меня со своими друзьями. А сегодня она планировала «вывести меня в свет», проще говоря – повести на дискотеку.
Наташка еще в первую нашу встречу заявила, что собирается меня перевоспитать и сделать из рыжей буки потрясную тусовщицу, при одном взгляде на которую мальчишки будут пачками падать на колени с предложениями руки и сердца. Она считала, что во мне скрыт огромный потенциал, как и во всех рыжих.
Я, со своей стороны, тоже намеревалась перевоспитать Наташку, сделать из дерганой, словно марионетка с запутавшимися нитями, девчонки человека с железной силой воли и несгибаемыми принципами, умеющего ценить себя и отстаивать свою точку зрения. Впрочем, свои карты я до поры до времени не открывала.
Кстати, это ведь именно Наташка выцарапала на пеньке ту надпись про «О + К», потому что думала, что я влюблена в Костика, и хотела отомстить нам обоим. Она сама мне в этом призналась, когда позвонила по телефону, чтобы назначить первую встречу. Призналась и заявила, что хочет попросить у меня прощения. Несмотря на то что я была ошарашена, я дала ей шанс. Потому что нужно иметь смелость, чтобы признаться в своих ошибках, и такая смелость заслуживает уважения.
Между прочим, о Костике мы с Наташкой говорили довольно много… Перемыли ему косточки так, что они, наверное, у него теперь при ходьбе скрипят. А началось с того, что Наташка, будто невзначай, поинтересовалась у меня, как мне поцелуй Костика в ту ночь. Я честно призналась, что целоваться мне совсем не понравилось. И тут Наташка начала ржать. Да-да, иначе не скажешь, именно ржать, загибаясь и схватившись за живот.
Зрелище не из приятных. Бывает, что смех называют заразительным, но не в этом случае. Потому что я понятия не имела, над чем конкретно смеется Наташка, и первым делом, конечно, решила, что надо мной. Я надулась и стала ждать объяснений. Наташка вытерла слезы, выступившие от смеха, и, весело блестя своими озорными глазами, сказала, что Костик не умеет целоваться, совсем не умеет, хотя и возомнил себя Дон Жуаном.
Наташка вздохнула – и мне показалось, что это был вздох облегчения, – и еще раз повторила, что Костик не умеет целоваться. И что Наташка это знает, потому что до него у нее уже был парень, с которым она целовалась. И теперь она подумывает снова начать с этим парнем встречаться. И, между прочим, в ту ночь, когда он меня поцеловал, Наташка нарочно выждала, когда он это сделает, – это тоже была часть ее мести. И за эту подлую часть она тоже искренне извинилась передо мной.
А мстила она мне по простой причине: оказывается, Наташка была влюблена в Костика с самого первого дня пребывания в лагере. И поцелуи его терпела по этой самой причине. Говорят же, любовь зла… Наташка была влюблена и страшно ревновала Костика ко всем подряд, особенно ко мне, потому что замечала, что он ко мне неравнодушен.
– Неравнодушен? – переспросила тогда я, чувствуя, что щеки мои уже в который раз за разговор предательски вспыхивают. – Это почему? – на всякий случай уточнила я, делая вид, что приглаживаю рукой волосы, хотя на самом деле я прикрывала горящее лицо от Наташки. – Он что-то говорил?
– Он – нет, – пожала плечами Наташка. – Зато все остальные сплетничали, что ты с ним в сливовую рощу ходила. Ну а мне ли не знать, зачем ходят в рощу…
Я вспомнила бесконечную череду надписей на сливовых деревьях, решительно взяла в руки телефон и позвонила сперва Лене, потом Денису. А потом я стянула с себя юбку и вновь надела джинсы.
Недалеко от моего дома была сосновая роща. До встречи с Наташкой оставалось пять минут. Я заглянула в холодильник и накидала из него в рюкзак всякой всячины – колбасу, сосиски, сыр. Туда же из хлебницы полетел хлеб. Со стола – складной папин перочинный ножик.
Денис с Леной чуть опоздают на встречу, но это не беда. Зато Лена принесет с собой печенье, конфеты и даже, возможно, торт, а Денис – футбольный мяч и покрывало (чтобы было, на чем сидеть). И вот тогда мы покажем Наташке, зачем ходят в рощу. Потому что она, судя по всему, мало что об этом знает.