– Ну, подумаешь – всего одну ночь и в силу вполне определенных обстоятельств несколько осьминогов и крабов пожирали друг друга, не зная удержу. Не думаю, что это дает тебе основания говорить об «угрозе»… – заметил монсеньор Касорла, не придавая большого значения данному событию. – Думаю, что здесь ты преувеличиваешь.

– Происшествие и в самом деле не имело большого значения, – вынужден был признать генерал. – Вероятно, следовало бы считать его всего лишь незначительным эпизодом. Однако в последующие годы у меня было время над этим поразмыслить. Та безумная ночь явилась не чем иным, как прообразом ряда событий, случившихся позже, поскольку наш приезд нарушил установленный порядок.

– Хотим мы того или нет, обращение первобытных народов в христианство всегда означает нарушение установленного порядка, – весьма рассудительно заметил арагонец. – Однако речь идет не о нарушении, а о его улучшении, и, на мой взгляд, нести слово Божье – это бесспорно способствовать добру.

– Нам с тобой, дорогой друг, известно, что главная проблема заключается в том, что слово Божье никогда не странствует в одиночку.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что слишком часто его сопровождают Божья шпага, Божий топор, Божий костер и даже стремление увеличить Божьи богатства, хотя я так и не понял, зачем Богу богатства, которые Он сам же и создал.

Монсеньор Алехандро Касорла глубоко и шумно вздохнул, покачав головой, словно хотел дать понять, что это давняя битва, проигранная заранее.

– Ах, господи, господи! – сокрушался он. – Ты никогда не изменишься! Кому-то достаточно произнести одну фразу – и никто не вспомнит про тысячу его ошибок, а кому-то стоит только открыть рот – и все забудут про тысячу его удач. В роли дипломата у тебя меньше шансов, чем у близорукого лучника.

– Купидон и вовсе слеп.

– Поэтому он и совершает столько промахов! Вот уж попал, так попал: пронзил тебя стрелой, до срока превратив в мертвеца!

Они отправились обратно к дому, когда архипелагом начали овладевать первые ночные тени, и только снег на вершине Тейде возвращал последние лучи солнца, скрывшегося за морем. Гонсало Баэса взял под руку своего спутника и сказал без малейшего оттенка язвительности:

– Эта «стрела», про которую ты упомянул, вовсе не превратила меня в мертвеца. Напротив, она дала мне жизнь, ведь я даже не подозревал о том, что только тогда существуешь по-настоящему, когда находишь часть своего тела, которой тебе недостает. Когда господь сотворил человека, Он, как никто другой, знал, что его создание будет неполным, если одновременно не сотворить женщину, поскольку повозка с одним колесом далеко не уедет.

– Ты считаешь нас, клириков, повозками, которые никогда далеко не уедут?

– В какой-то степени и за некоторыми исключениями, куда я отношу и тебя, целибат вынуждает человека ходить по кругу. Признаю, что я тоже не двигался вперед, пока Гарса не начала говорить по-кастильски, причем удивительно свободно.

– Или тебя все еще переполняет любовь, или же речь идет об исключительной женщине.

– Если бы речь не шла об исключительной женщине, меня не переполняла бы любовь… – заметил антекерец. – Чисто физическое влечение имеет свои пределы, которые я намного превзошел, если учесть, что Гарса была словно Ева, только что вышедшая из рук Создателя.

– С яблоком или без яблока?

– Яблоко раздора принесли мы с собой… – прозвучал ответ, в котором явственно слышалась горечь. – И очень скоро, говоря по правде, поскольку в тот же день мы столкнулись с группой туземцев, сидевших на берегу над телом погибшего парня. Судя по тому, что они нам рассказали, он поскользнулся, спускаясь с утеса, и тут же сорвался в пропасть.

– А при чем тут «мы принесли»? – спросил озадаченный монсеньор Касорла. – Что, разве это кто-то из испанцев столкнул его или спровоцировал несчастный случай?

– В определенном смысле, да, поскольку бедняга свернул себе шею, когда попытался добыть те самые странные водоросли, которыми так интересовался Кастаньос. Как нам рассказали, девушка, за которой ухаживал погибший, попросила у него ожерелье из разноцветных бусин – такое же, как подарили подруге.

Прелат остановился, словно услышав нечто невообразимое, пару раз покачал головой с неодобрительным выражением на лице и наконец пробормотал сквозь зубы:

– Какая глупость! Чтобы кому-то пришло в голову рисковать жизнью ради разноцветных бус?

– Почему ты считаешь это глупостью? – спросил генерал; он тоже остановился и необычно пристально взглянул на собеседника. – Какая разница между разноцветными бусами и ожерельем из бриллиантов – предметом гордости наших дам при дворе, ради которого их мужья зачастую занимаются воровством?

– Полагаю, что разница заключается в том, что бриллианты стоят целое состояние, а разноцветные бусины – дешевая безделица.

– Когда какая-то вещь украшает шею или подчеркивает прелесть груди, ее единственная ценность – та, которую мы желаем ей придать, и уверяю тебя, что на Иерро использовали бы и бриллианты, лишь бы только свести людей с ума. Правда состоит в том, что с тех пор, как мы высадились на остров, туземцы ничего другого не желали, кроме как заполучить зеркала, ткани, бусы или кастрюли. И в их душах поселилась жажда обладания новыми вещами.

– Из-за этих таинственных водорослей?

– Из-за этих проклятых водорослей, – отрезал собеседник.

– А что в них было такого особенного?

– Я объясню тебе это за ужином, потому что мне надо принять ванну.

– Ванну в такое время, да еще в середине недели? – не выдержав, воскликнул удивленный собеседник в тот момент, когда они входили в дом. – Что это вдруг?

– Гарса приучила меня купаться каждый вечер.

– Это не может быть хорошо для тела… – наставительно изрек монсеньор Алехандро Касорла и начал восхождение по лестнице, направляясь в свою комнату. – И для души, поскольку толкает к распутству… – Он поднял вверх палец, словно произнося приговор, не подлежавший обжалованию: – Или к мастурбации.

8

Бдение над покойником длилось всю ночь, без криков и плача. Родственники и друзья – отец был великаном, а сейчас словно переломился пополам – развели вокруг костры, положив тело погибшего на небольшой холмик, с тем чтобы сесть и смотреть на него, словно надеясь, что он передумает и вновь начнет говорить и смеяться, хотя и сломал себе шею при падении.

По представлениям туземцев, старики и больные не могли сопротивляться смерти: им не хватало для этого сил, – но молодой и здоровый парень был просто обязан взбунтоваться, памятуя о том, что очень скоро престарелым родителям понадобится его помощь.

Кто соберет урожай?

Кто пригонит обратно убежавшую скотину?

Кто родит внуков, которые скрасят последние годы их существования?