– А это плохо?

– Трудный вопрос, дорогой друг! Трудный вопрос, на который я предпочитаю не отвечать.

16

С первыми лучами солнца солдаты начали просыпаться. Вид у них был такой, словно они очутились на другом свете: они удивленно озирались по сторонам, не понимая, что происходит, поскольку сок, подмешанный в воду, все еще продолжал оказывать наркотическое действие.

Они переглядывались, не узнавая друг друга, и, понаблюдав за ними какое-то время, Бруно Сёднигусто не смог удержаться от едкого замечания:

– Боюсь, вам предстоит командовать отрядом придурков, мой лейтенант.

– Что до придурков, мне и тебя хватает, – язвительно ответил тот. – Гарса обещала, что через пару часов они станут прежними.

– Жаль! Мне они больше нравятся такими, особенно эта свинья сержант Молина, который, как я погляжу, наложил в штаны.

– Теперь вы с Амансио сержанты, а значит, постарайтесь их расшевелить, потому что в таком состоянии от них мало проку. Туземцы обнаружили капитана в одной из пещер у восточных утесов, и мне бы хотелось, чтобы он немедленно покинул остров.

– А сержант Наварро?

– Предполагается, что он составит ему компанию, но я не уверен.

– Думаете, капитан окажет сопротивление?

Антекерец пожал плечами, показывая, что не представляет себе, какой будет реакция человека, который до минувшей ночи был его начальником.

– Полагаюсь на его здравый смысл, – сказал он. – Как только святой отец придет в себя, я пошлю его к капитану передать, что не собираюсь его казнить.

– Осмелюсь заметить, мой лейтенант, что заставить его убраться с острова на этой хлипкой шлюпке равносильно казни, – уверенно заявил саморец. – У меня до сих пор все внутри переворачивается, как только подумаю о беднягах, безуспешно боровшихся с проклятым океаном.

– А ты думаешь, со мной не происходит то же самое? – спросил командир; в его голосе прозвучала боль, вызванная воспоминанием о трагедии. – Иногда мне снится шлюпка, плывущая по спокойному морю, но, оказавшись рядом с ней, я вижу три скелета, высушенных солнцем.

– А теперь вы собираетесь за них отомстить?

– Жажда мести вызвала множество войн, но не положила конец ни одной из них, дорогой Бруно. Ни одной! Я же хочу покончить со всей этой историей, чтобы спокойно жить. А выгнать с острова капитана и его подручных – это единственное условие, которое выдвинул Бенейган, когда я попросил его о помощи.

– Бенейгану прекрасно известно, что им нипочем не добраться до Гомеры, – мрачным тоном заметил саморец. – По моим подсчетам, отсюда до Гомеры где-то четырнадцать лиг по открытому морю, а это волны, течения и чертов ветер, который никогда не стихает.

– Знаю, но ведь в ясные ночи с северных скал видны костры Гомеры; обещаю, что не буду заставлять их грузиться в шлюпку до тех пор, пока ветер не стихнет и море немного не успокоится, – пообещал ему командир. – Согласен, эта раздолбанная фелюга – не самое подходящее судно для подобного предприятия, зато я даю им шанс, который капитан не дал брату Амансио и двум другим несчастным. – Он сопроводил свои слова жестикуляцией, словно внушая собеседнику мысль о том, что у них нет иного выхода, присовокупив: – Нам придется выбирать: либо мы поступим так, либо умрем от жажды, поскольку лично я не способен кого бы то ни было подвесить ради бурдюка с водой.

– Ну, тогда мне только остается заявить, что, если все закончится неудачей, я почту за честь подняться на эшафот вместе с вами… – Бруно Сёднигусто собирался добавить что-то еще, но вдруг запнулся и, широко улыбаясь, показал куда-то за спину антекерца. – Посмотрите-ка, кто к нам пожаловал, лейтенант! – воскликнул он. – Пропавший Акомар! Откуда ты выполз, несчастный? Ни дать ни взять потерпевший кораблекрушение!

И это была чистой воды правда: на переводчике оказалась лишь грязная набедренная повязка, и он страшно исхудал и почернел, будто только-только покинул какой-нибудь плот.

– Я питался крабами и ящерицами… – бодро ответил молодой человек. – Прибыл в ваше распоряжение, – добавил он, вытянувшись перед Гонсало Баэсой. – Сожалею, что мне пришлось пуститься в бега, но, как верно заметил Ящерица, «от живого дезертира больше толку, чем от мертвого солдата», а капитан поклялся меня убить… – Вслед за этим он обвел взглядом лица солдат, которые смотрели на него, словно не видя, и растерянно спросил: – А с ними-то что творится? Их хватил удар?

– Они находятся под действием дурмана.

– Ну, дожили, если даже священники не прочь! – воскликнул юноша.

– Это произошло нечаянно, и мне жаль, что я довел его до такого состояния, – оправдывался антекерец. – Но если бы я предупредил его о том, что собираюсь сделать, весь план мог бы провалиться.

– Какой план?

Бруно Сёднигусто взял переводчика под руку и отвел на несколько метров в сторону, чтобы поведать о недавних событиях, и тут на лейтенанта Баэсу напали сомнения: а что, если он совершил трагическую ошибку и бедные парни так навек и останутся с помраченным рассудком?

Он слепо понадеялся на то, что бабке Гарсы известны все премудрости на свете, и никак не ожидал, что в итоге будет командовать толпой идиотов.

Если дело обстоит именно так (а при каждом взгляде на оторопевшие лица у него все сильнее сжималось сердце), то самое тяжкое преступление по сравнению с этим – всего лишь невинная проказа, потому что одно дело – подвесить кого-то на веревке, и совсем другое – до конца жизни казнить себя за то, что превратил своих подопечных в идиотов.

Мать всегда боится, что сын погибнет в бою или вернется домой калекой. Но она никак не ожидает, что ей возвратят его овощем, который не видит, не слышит, не разумеет.

Сидя на табурете с широко расставленными ногами, упершись локтями в колени и закрыв лицо ладонями, молодой лейтенант Гонсало Баэса впервые за долгое время почувствовал неудержимое желание заплакать. Он понял, что сейчас можно не строить из себя героя, а дать волю чувствам. Слезы уже потекли у него по щекам, как тут раздался громкий выхлоп кишечных газов, и чей-то жалобный голос умоляюще произнес:

– Проклятие, святой отец! Пукайте в другую сторону, не то я задохнусь: сутана не задерживает газы.

– Прости, сын мой! – отозвался смущенный доминиканец. – Со мной никогда не случалось ничего подобного.

– Надо думать, в противном случае вы бы один учились у себя в семинарии. Что такое вы ели на ужин?

Антекерец поднял голову, и ему пришлось вытереть слезы, чтобы иметь возможность проследить, испытывая при этом глубокое облегчение, как его подчиненные один за другим выходят из своей странной летаргии.

Никто не помнил, что произошло. Когда им сообщили, что человек, который довел их до края пропасти, где-то скрывается, они обрадовались, но брат Бернардино де Ансуага точнее выразил общее чувство, заметив: