– А по-моему, мы уже и так очень хорошо знакомы, – пошутил я и сжал ее ягодицы. – Разве нет?
Джейн сделала вид, что сердится.
– Ты понял, о чем я!
– Думал, ты мне спасибо скажешь.
– За что?
– За то, что не утомляю тебя деталями. Вообще-то жизнь у меня скучная.
– Ну и пусть, мне все равно интересно.
– Ты просто не хочешь меня обижать.
– Неправда.
Я вздохнул:
– Ладно, если настаиваешь… Только потом не жалуйся, что тебя не предупреждали. – Джейн снова протянула мне сигарету, я несколько раз затянулся, собрался с мыслями и произнес: – Начнем с самого начала. – Я сам не заметил, как процитировал первую фразу пьесы, которую слушал по радио. Отчего-то запомнилась. Я еще раз повторил: – Начнем с самого начала.
Джейн пихнула меня под ребра. Так же делают с граммофоном, когда пластинка застревает и перестает крутиться.
– Ранние годы помню смутно, но, кажется, детство у меня было счастливое. Жили мы в Кентербери, у отца там была медицинская практика. Пациенты его любили, но с нами, дома, он держался строго. Не сказать чтобы совсем сурово, но и чувств своих особо не показывал. Впрочем, для его поколения это нормально, тогда все мужчины так себя вели. Что еще можно сказать об отце? Порядочный человек, надежный, работящий – в общем, каменная стена. А вот мама совсем не такая. Энергичная, взбалмошная, немножко нервная, все время иронизирует, но папа ее юмор не улавливает. На самом деле они разные, как ночь и день. В школе мама училась только до четырнадцати, зато очень много читает и обожает стихи. Заставляла меня учить наизусть Китса и Кольриджа: «В стране Ксанад благословенной дворец построил Кубла Хан…» – и все в таком духе. До сих пор помню. После войны родители переехали в Борнмут. Отец все еще работает.
– Часто с ними видишься?
– Реже, чем хотелось бы.
– Плохо ладите?
– Они очаровательные люди. Просто…
– Что?
– Времени не хватает.
– Как думаешь, мне бы понравилась твоя мама?
– Да. С ней не соскучишься. Кое-кто назвал бы маму эксцентричной, а с возрастом у нее это качество только усиливается.
Я рассказал о школе, Кембридже, обязательной военной службе, работе в Эдинбурге. И тут особенно остро почувствовал, что в моей упорядоченной жизни не хватает чего-то захватывающего, значительного. Видимо, я похож на своего серьезного, педантичного отца больше, чем хочу признавать. О былых подругах не сказал ни слова, и Джейн не настаивала. Это мне понравилось. Все бывшие подруги из меня подробности клещами тянули. Даже Шейла задала пару вопросов, пусть и в своей обычной легкомысленной манере.
Закончив рассказ, я сложил руки на груди и проговорил:
– Вот, пожалуйста. Теперь довольна?
Джейн потянулась ко мне, поцеловала и после долгой паузы спросила:
– Ты, похоже, не очень любишь говорить о себе?
Она оказалась наблюдательнее, чем я думал.
– Разве это так плохо, – натянуто улыбнулся я, – интересоваться другими людьми больше, чем собственной персоной?
– Наверное, нет, – задумчиво произнесла Джейн, но прежде чем успела спросить еще что-нибудь, я начал целовать ее и целовал до тех пор, пока взаимная страсть не сделала всякие разговоры невозможными.
Когда наступила ночь, я проверил, нет ли кого на лестнице или в вестибюле, и, убедившись, что путь свободен, подал знак Джейн. Она чмокнула меня в щеку и на цыпочках подкралась к двери. Еще секунда – и Джейн скрылась.
Хотя значительная часть моих мыслей была посвящена ей, меня до сих пор тревожило странное происшествие, случившееся в нашу первую ночь. Темную фигуру, загораживающую лунный свет, еще можно было объяснить, заглянув в медицинский справочник, но звук двенадцати томов, падающих на пол с большой высоты (замечу – Джейн тоже слышала грохот), и наглядное доказательство в виде треснутых корешков – это уже серьезнее. Разумного объяснения не находилось.
Я слышал о полтергейсте – шум в доме, шорохи, передвижение предметов. В детстве я читал о духах с жадным любопытством и наивным восторгом, но никак не думал, что когда-нибудь сам столкнусь с чем-то подобным.
Придя к выводу, что происходящее не укладывается в рамки традиционной науки, я решил рассмотреть другие варианты и вспомнил целый ряд странных случаев, которые до тех пор игнорировал – попросту не обращал внимания. Вздох в пустой ванной, упавшая на лестницу ручка, подозрительное поведение Мэри Уильямс, два обручальных кольца: одно – необъяснимо исчезнувшее, другое – так же необъяснимо появившееся. Я даже готов был всерьез отнестись к утверждениям Майкла Чепмена, будто его кровать двигают.
Мысль о том, что мертвые возвращаются специально для того, чтобы совершать мелкие проказы, всегда казалась мне нелепой. И все же торопиться с выводами не следовало, ведь разумной альтернативы, объясняющей все странности, так и не нашлось. К своему удивлению, едва я это признал, как почувствовал облегчение, будто именно к этому выводу и стремился. В то же время совсем отказываться от научного в пользу сверхъестественного не хотелось. Я сформулировал гипотезу, а любые гипотезы нужно проверять. Конечно, проведение эксперимента в моем случае исключалось, но можно собирать информацию и искать связи между фактами.
Я вспомнил, как Мейтленд устроил для американских гостей экскурсию по больнице, призывал Розенберга и Страттона обратить внимание на резные перила главной лестницы и указывал на доспехи якобы пятнадцатого века. И в Лондоне, во время собеседования в клубе «Брекстон», Мейтленд со знанием дела рассказывал о недавнем прошлом здания. Когда он приехал в следующий раз, я притворился, будто интересуюсь резьбой, и спросил, откуда известно, что это работа Роберта Гринфорда. Намерения мои состояли в том, чтобы завести разговор об истории Уилдерхоупа, и тогда любые вопросы о предыдущих обитателях будут выглядеть вполне естественно.
– В книге прочел, – ответил Мейтленд.
– О прерафаэлитах?
– Нет. Не слишком люблю это направление в искусстве. На мой вкус, слишком много сказочного – все эти рыцари, ангелы, феи… Не находите?
Тут Мейтленд будто задумался, и мне пришлось напоминать о своем вопросе.
– Так что это была за книга? В которой говорилось про Гринфорда?
– История Уилдерхоупа, – отозвался Мейтленд. – Случайно наткнулся в мужском отделении, в комнате отдыха за журналами о крикете.
– И кто же ее написал?
– Один историк, лежал тут в госпитале для выздоравливающих во время войны. Надо думать, от скуки не знал, чем заняться. Хотите, можете почитать. Правда, написано очень сухо.
В тот же день Мейтленд вручил мне тонкую книжицу в линялом тканевом переплете желтого цвета. Я едва сумел разобрать название: «Уилдерхоуп-Лодж – охотничья резиденция Викторианской эпохи». Внизу стояло имя автора – Хьюберт Спенс и название издательства – Джордж Дж. Харрап и K°, Кингсуэй, Лондон.