Саша вдруг подумал, что Березовский предчувствовал свою гибель, хотел перед смертью выговориться, потому и был так откровенен вчера.
– Передаю последний приказ командира роты, – сказал Саша, – двигаться на восток, в город Пронск, никуда больше нам не пробиться. Перед войной от Пронска до деревни Грязное прошел грейдер, дорога твердая. По пути есть деревни, будет где обогреться. Распоряжения к маршу командир нам отдал. В головной машине поеду я, поскольку знаю дорогу.
– Капитан на юг пошел, – сказал Байков, – бойцы его говорили.
– Да, на юг, это верно, но они пешие, пошли лесами, а нам нужна дорога, – ответил Саша.
– А над дорогами «мессера» летают, – настаивал Байков, – надо и нам выбираться лесом, в пешем порядке.
– А машины немцам оставить? – возразил Халшин.
– Сжечь их можно – не достанутся, – не уступал Байков. – Выехал Стрельцов – обстреляли, командир роты выехал – убили. А колонной разве проберешься?
– Стрельцов ехал днем, – сказал Саша. – Как погиб командир, вы видели. Несчастный случай. На капитане и его бойцах были ушанки, полушубки и валенки, а у нас – пилотки, шинели и сапоги. Замерзнем. Сегодня тридцатое ноября, мороз – двадцать два градуса, а завтра уже декабрь. Бросать сорок машин, когда есть шанс выбраться, считаю неправильным. И потому еду.
– На погибель нас тянешь, Панкратов, – сказал Чураков.
Но вместе с остальными шоферами пошел к колонне.
В машине Проценко оказался пробитым радиатор. Нового нет, паять некогда. Проценко барахло свое перетащил в Сашину машину, поедет с ним.
Хоть с трудом, но без лопат прошли километров семь, выехали из леса на открытое место. Дорога была обозначена телеграфными столбами, и, несмотря на вьюгу, ехать стало легче. Справа показалась сожженная деревенька, вроде бы безлюдная, а может, прячутся люди в погребах или еще где-то.
Порывшись в своем вещевом мешке, Проценко вытащил шапку-ушанку, надел, пилотку засунул в мешок.
– Откуда? – спросил Саша.
– В городе возле госпиталя купил, у меня еще одна есть, хочешь?
Врет, конечно. Выпросил шапки на вещевом складе.
– Мне не надо, – отказался Саша, – отдай Овсянникову, а в деревню приедем, поговори, может быть, соберут старые шапки.
Заднее стекло кабины занесло снегом, ничего не видно. Саша посадил за руль Проценко, а сам, открыв дверцу кабины, встал на подножку, смотрел назад. Сквозь пелену метели он едва различал огоньки фар, вроде бы пять машин идут, а дальше ничего не разберешь, но останавливаться нельзя, надо прокладывать колею.
– Закрывай дверь, – сказал Проценко, – кабину застудишь.
Это верно. И все равно Саша снова открывал дверь, смотрел. Снег падал все гуще, вьюжило сильнее, но столбы, хоть и с порванными проводами, стояли на своем месте, обозначали дорогу.
В третьем часу ночи подъехали к полустанку. Он был пуст, шлагбаум открыт, будка цела, но тоже пуста. Машины перебрались через переезд. Ни огонька, ни жилья, ни человека. И телеграфных столбов на этой стороне нет.
Куда ехать? Саша знал, что деревня Грязное совсем близко от железной дороги, километрах в двух, не более, и если стоять спиной к переезду, то деревня справа. Но где поворот, где съезд, ночью, да еще в метель, разве найдешь?
– Поищем вокруг, – сказал Саша, – должен же кто-то быть у шлагбаума.
На землянку натолкнулся Халшин, позвал Сашу. Была она занесена снегом, но видны ступеньки вниз, и труба торчит.
Постучали раз-другой. Вышел высокий костлявый мужик в тулупе и валенках, на голове – треух, оказался путевой обходчик. С 24 ноября поездов нет ни с Михайлова, ни с Павельца. Ну а они с женой уйти не имеют права. Служба.
– Немцы тут были?
– Нет, не были, аэропланы ихние летают, это есть.
Саша переступал с ноги на ногу, замерзли ноги в сапогах, и уши мерзнут, как ни натягивай пилотку.
– Тут до войны дорогу строили, грейдер прошел, знаете?
– Как не знать. На нем и стоите.
Саша огляделся.
– Ни канав, ни материала.
– Канав тут не копали, материал не завозили, а грейдер прошел, это точно.
– А вешки?
– Может, упали, вишь, пурга какая. Блинов Яков Трофимович в Грязном живет, смотритель дорожный, должен за этими вешками глядеть.
– Где поворот на Грязное?
– С километра два проедете, и направо.
– В Пронск по грейдеру ездят?
– Нет, от Грязного своя дорога в Пронск, санная, ляском. Грейдер – место открытое, а ляском поспособнее, тем более привык народ, потому как…
– Ладно, дед, садись в переднюю машину, показывай дорогу.
– Чего ее показывать, два километра проедете, и направо.
– Вот и покажешь, садись, садись!
– Погоди тогда, тулуп-то я на исподнее накинул, сунул босы ноги в валенки, оденусь, бабу предупрежу.
Согнувшись, обходчик нырнул обратно в землянку.
На переезде замелькали огоньки, подошла пятерка Стрельцова. Саша всех отослал с проводником в деревню, велел оставить на повороте одну машину, чтобы показать дорогу следующим пятеркам. Сказал Проценко: будешь за квартирьера, а сам на полуторке Халшина остался дожидаться остальных машин.
– Потерпи, Николай, как первые машины подойдут, отправлю тебя в деревню, на другую пересяду.
Халшин сидел молча. Воротник шинели поднят, обвязан шарфом почти до глаз, и пилотка натянута на лоб, перебирал ногами: мерзли. И у Саши мерзли ноги, руки, продрог, хоть и надел под гимнастерку свитер и шею обмотал шарфом.
Наконец подъехал Байков с тремя машинами, его четвертая… Где пятая?
– А черт его знает, – недоумевал Байков. – Последним Журавлев ехал. Отстал, видно, нагонит.
Был Байков в шапке-ушанке, в валенках, наверно, из дому везет, запасливый.
– Ты что же, не видел, сколько машин за тобой? – нахмурился Саша.
– Интересно! Как я мог видеть? Ты с шофером едешь, а я за рулем, на затылке у меня глаз нету. Не потеряется Журавлев, не маленький!
– Подбирать за тобой машины никто не обязан! Ты отвечаешь за свою пятерку. Может быть, Журавлев с дороги сбился! Изволь вернуться и разыскать его.
– Наверно, – усмехнулся Байков, – поеду я в пургу. Нашелся тут начальник – от сохи на время.
– Пожалеешь.
– Не пугай, не пугай, не таких видали!
Саша положил руку на кобуру:
– Поедешь?
Байков посмотрел на кобуру, на Сашу, молча пошел к машине, тронулся, но не развернулся, а поехал вперед. Вот сволочь!
– Зря вы его, гада, не пристрелили, – сказал Халшин.