В Центральную Избирательную Комиссию, где в ночь подсчета голосов собираются журналисты почти ото всех изданий, я попадаю только к одиннадцати часам вечера. Перед этим знакомый затаскивает мен я в избирательный штаб движения «Ласточка». Они еще не поссорились в Лучинским. Столы на втором этаже ресторана «Националь» расставлены, как школьные парты.
И я сразу чувствую, что где‑то здесь витает тонкий, как волосы, запах тела моей божественной физички. Но вряд ли учительская зарплата позволила бы ей посетить место столь для нее неподходящее. За столами расселись местные политические проститутки, редакторы изданий, вот вошел редактор «Молодежки», смешной, толстый, и нелепый своем ярко синем пальто, черной шляпе и белом шарфе. Он садится в уголке, и, как обычно, кривит губы. Интересно, поднсеут ли ему самовар?
О самоваре я вспомнил, глядя, как толстый редактор пьет минеральную воду из фарфоровой чашки, отставив мизинец. Когда ему исполнилось пятьдесят лет, он устроил массовое гуляние в столовой. Изысканное торжество в общепите. Как пошло! Но он во всем был пошлым, этот Рошка – в ванной комнате его квартире стены выложены дорогим кафелем, а потолок оклеен дешевыми обоями гомельской фабрики. Так вот, о торжестве. Главным гостем программы был президент. Лучинский со свитой подоспел в разгару пьянки. Стоя в конце стола (фуршет–с), он пропел редактору «Мулць ань траяска». В смысле, «Многая лета» в переводе с древнемолдавского рунного на русский. Редактор стоял, приложив к груди иконку, подаренную настоятелем какой‑то церкви. Собравшиеся подпевали президенту. У него неплохо получалось.
Потом наступила пора дарения. Редактор ожидал, как сам говорил, ордена. Он до чертиков завидовал другим журналистам, успешно перебравшимся из затонувшего парома советской прессы в судно независимой, и получавшим за это медальки «За труд», ордена «За многолетнее служение отечеству». Хотя какое на фиг многолетнее, если на момент юбилея редактора независимость республики насчитывала пять лет?
Лучинский, помимо голоса, обладает еще и чувством юмора. По крайней мере, так я подумал, когда он развернул сверток, протянутый охраной, и вручил оторопевшему Рошке… большущий самовар. Не удивлюсь, если самовар был не новым.
После редактор был в ярости, и кричал, чтобы президент забрал «свой самовар», причем предлагал высшему лицу государства засунуть в трубу этого предмета интимную часть тела. А потом пойти на эту часть тела вместе с самоваром. Только представьте себе Лучинского, бредущего по огромному фаллосу с самоваром под ручку. Причем фаллос Лучинского засунут в самовар. И на всем этом лежит фаллос редактора «Молодежки». Это он так говорил: что положил и на самовар и на Лучинского.
Что ж, самовлюбленный олух сам виноват. Попросить, что ли, официанта, принести ему чаю?
На маленьких поджаренных кусочках белого хлеба – немного красной икры и розового сладкого крема. Этим заедается водка. Входит лидер «Ласточки», Дьяков. У него седые виски, он импозантен. У него солидный и бессмысленный взгляд. Проходит по рядам, как школьный учитель, и здоровается с присутствующими. Изредка смотрит на большой экран – по национальному телевидению ведется прямая трансляция из Цетризбиркома.
Покинув штаб «Ласточки, я попадаю в ЦИК. В буфете продается плохой растворимый кофе, но часам к двенадцати и он заканчивается. Журналист движения «Фурника» курит трубку. Он похож на доброго пирата (?), мне немного жаль его. Я выхожу в туалет, и долго умываюсь, не глядя на свое отражение в зеркале. Жарко. На моих ушах можно сушить влажные полотенца. Из коридора доносится звон мобильных телефонов. О, мой Господь, неужели все-таки рак мозга… И почему ты не покарал создателей этих смертоносных машин?
Внезапно свет гаснет, и, подняв голову, я вижу светящиеся буквы на зеркале. Я читаю их: “Всякого пришедшего в ночь на выборы в ЦИК ждет зудение крови, всплеск ледяной воды в раковине, и томление глаз. Да будет так – Вавилон падет, Молдавия покроется рунами и мастер Один…”
Вспыхнул свет, и светящаяся надпись на стекле пропала. Вот так. Вовремя исправленная неполадка в электросетях обрывает богов на полуслове. Звонки мобильников в коридорах не умолкают. Слышно, как бубнит один из корреспондентов, передающий “последние новости из ЦИКа”. Уже десятый раз за несколько часов. Можно подумать, мы избираем бессмертных. А может, я просто завидую им – будущим депутатам. Гракхам. Защитникам народным. Ликургам. Определенно, завидую.
Перед тем, как выйти, я замечаю оставленную кем-то брошюру. Я беру ее с собой. В помещении для прессы столы расставлены зигзагообразно. Двое кандидатов с нарочитым спокойствием играют в шахматы. Их фотографируют. Один стол отставлен поодаль. На него наведена камера и яркий свет. Прямая трансляция. За столом сидит ведущий. Он устал и даже не нервничает. Я замечаю, что концентрация пьяных в помещении возрастает. Время от времени новые группки отправляются в буфет, и возвращаются через пятнадцать – двадцать минут изрядно навеселе. Они все так нервничают, как будто с ними собираются расплатиться по итогам выборов. А ведь согласно теории о “пиаркомпаниях” вся сумма за предоставленные кандидату услуги перечисляется на счет фирмы за три дня до выборов. Они слабо учили теорию.
Я сажусь в уголке, спрятавшись за спинами шахматистов. У одного из них, - депутата Злачевского, - нервно подрагивает лицо. Будто желе кто-то трогает. Неприятное красноватое желе из консервное банки, с крошками говяжьего мяса и кусочками белого жира, парафинового на вкус. Я открываю брошюрку. На титульном листе написано: “ Книга судеб” В предисловии – отрывок из критической рецензии “Нью-Йорк Таймз”. “Книга судеб” – произведение, ставшее бестселлером за четыре недели. Что же такого особенного дала читателю Америки эта книга, на писанная тремя сестрами Паркс, которые, по их признанию, никогда не занимались литературой, и всю жизнь проработали на ткацкой фабрике? Чем привлек этот текст внимание сотен тысяч молодых американок? Не стану раскрывать вам фабулу и сюжет книги, скажу лишь одно, “Книга Судеб” трех сестер Паркс – событие, подлинное, - не всплеск в стакане дистиллированной воды, - а Событие с большой буквы в американской литературе…”
Я наугад открываю семьдесят восьмую страницу брошюры. “В преддверии светлого праздника Пасхи в местечке Цинцерены Сорокского уезда страны Молдавии родится, в 2007 году, в семье крестьянина по фамилии Чеботарь, зеленоглазый мальчик. Роды будут тяжелыми, мать его умрет через четыре дня после них. Мальчик этого окрестят в семилетнем возрасте в церкви святого Михаила, и священник уронит свечу в купель. Крестным Георгия – так назовут единственного сына крестьянина по фамилии Чеботарь – будет председатель фермерского хозяйства “Градиница”. Повзрослев, Георгий будет учиться в университете на историка. Его преподаватель римского права будет осужден на восемь лет тюрьмы за то, что ударит ректора молотком по голове восемь раз. Девятый удар остановит Георгий, оттолкнув руку преподавателя римского права. В 2035 году Георгий, во главе археологической экспедиции, откроет на территории Молдавии остатки древней цивилизации высоких голубоглазых людей, с развитой письменностью. Он назовет эту культуру “Письмопольем”, потому, что никаких других останков этой цивилизации обнаружено не будет. За это он получит медаль “Глория Мунка” («Герой труда» – молд.). Когда от Георгия уйдет жена Гея - а это будет женщина необычайной красоты, - он почувствует облегчение от того, что никто больше не оторвет его от изучения “Письмополья”. Он станет завтракать четырьмя жаренными луковицами, запивая их сладким чаем. На фотографии жены Григорий нарисует план древней крепости людей “Письмополья”, которую ему так и не удастся найти. В глазах этой необычайно красивой женщины, - ангелы плакали на небесах, завидуя ей, - обитатели крепости “Письмополья” добывали чистую воду, пригодную для питья. Источники еще говорят, что вода та была целебной и излечивала ревматиков. Люди “Письмополья” поливали ею цветы, чтобы те цвели семь раз в году. Охранными валами крепости служили брови прекрасной женщины, жены Георгия, Геи, которая уйдет от него. Чтобы брови – валы устрашающе блестели на солнце, отпугивая орды кочевников, идущих из-за Днестра, и привлекая к городу купцов, плывущих по Днестру, люди “Письмополья” обмазывали их каждое утро подсолнечным маслом. Посреди крепости людей “Письмополья” возвышалась башня из чистой слоновой кости – нос прелестной женщины, самой красивой на земле. Входом в нее служили два отверстия, по форме напоминавшие ноздри. Письменные источники “Письмополья” утверждали, что во время землетрясений из этих тоннелей вырывалось дыхание земли. На двух холмах, - щеках Геи, - люди “Писмополья” разбили персиковые сады, и за плодами из этих садов приезжали посланники китайского императора. Григорий так много читал о персиках “Письмополья”, что мог представить себе их вкус. Плоды эти отдавали смесью молодости с известняковыми холмами Днестра, когда тех раскалит солнце. Григорий будет последним представителем культуры “Письмополья”. После его смерти бывшая жена ученого, Гея, продаст дом, выбросит все его бумаги, и изорвет свою, разрисованную Георгием, фотографию…”.