— Давайте выпьем за наше будущее, — говорит Мартин, — каким бы оно ни было. — И достает бутылку виски и три стакана, наливает в каждый по глотку, и все пьют.

— Я должна от вас уйти, — говорит Агнешка. — Нельзя причинять людям столько горя. Я вам так благодарна, Хетти, так благодарна вам, мистер Мартин. А теперь я пойду лягу, а утром мы обговорим все в подробностях, как надо сделать, чтобы было лучше для Китти.

— Выпьем и за это тоже? — говорит Мартин, наливает еще, и они опять пьют виски, и руки Хетти перестают дрожать, хотя она не представляет себе, как будет обходиться без Агнешки. Впрочем, сейчас это как-то не особенно и важно. Ей удивительно хорошо, она всех любит.

— Спать, — говорит Агнешка, зевает, потягиваясь, и уходит в свою комнату.

— Еще немножко, — говорит Мартин, подливает виски, и Хетти пьет. Вот теперь ей надо лечь, она хочет спать, спать, спать… Мартин ведет ее в спальню, и она блаженно раскидывается на кровати и перекатывается к стене. Это добротная, широкая, очень дорогая кровать, ее купила для них с Мартином Серена, когда они стали жить вместе.

Хетти спит. Мартин ложится рядом с ней, закрывает глаза и через минуту проваливается в сон, хотя задумал-то он другое. Потом просыпается и видит, что Агнешка подходит к кровати, как уже столько раз подходила во сне. Повторяющийся сон, в нем все заранее известно. На ней что-то зеленоватое, какие-то две штучки, легкие, как пена, их когда-то давно надевала Хетти. Это он их ей подарил?

Агнешка снимает верхнюю, и он видит ее маленькие круглые грудки. И вмиг сна как не бывало. Она улыбается, сдвигает вниз другую полоску пены, обнажая живот, и говорит:

— Я получила диплом с отличием. Хочешь посмотреть?

Он кивает, и мышцы ее живота начинают струиться и переливаться под кожей, хотя живот у нее совершенно плоский.

— Потрогай, если хочешь, — говорит она.

Мартин смотрит на Хетти, но Хетти спит.

— Похоже на мешок с котятами, — говорит он.

— Она будет спать долго, — говорит Агнешка. — Она сейчас совершенно счастлива, а я твоя жена. Китти тоже будет спать долго и крепко. Мы можем шуметь и кричать сколько душе угодно. У вас с ней всегда все так тихо, это же тоска зеленая.

— Что это была за таблетка?

— Роги, — говорит она. — Ты разве не знал?

— Рогипнол? А я дал ей виски.

— Вот и отлично, — говорит Агнешка.

Он протягивает руку и проводит по ее животу. Под рукой шевелятся котята. Не слишком приятное ощущение.

— В конце концов, ведь я твоя жена, а она только любовница, поэтому это моя законная кровать. У меня на нее больше прав, чем у Хетти. Та, в которой я спала, такая тесная и узкая, а эта большая, широкая, здесь хватит места всем троим. Если она не захочет, может идти спать на мою прежнюю, только, я думаю, если бы она сейчас не спала, то предпочла бы остаться здесь, с нами.

Агнешка ложится в кровать и придвигается к Мартину. Зеленая пена, при всей своей воздушности, слегка колется, но до того ли сейчас Мартину. Он отворачивается от Агнешки к Хетти, та улыбается во сне и придвигается к нему, он проводит рукой по ее бедру. Она перекатывается на спину, и его пальцы находят ее, она блаженно вздыхает и что-то бормочет, желая продолжения. А он поворачивается к Агнешке и бросается на нее, раздвигает ей ноги, поднимает колени. Ее широко раскинутые ноги сплетаются с ногами Хетти, обе женщины сейчас принадлежат ему, да, именно этого он хотел с той самой минуты, как впервые увидел Агнешку.

Это была среда, ночь первая.

Еще две ночи

— В 1886 году сэра Чарльза Вентворта Дилка, самого молодого по тем временам члена кабинета министров Гладстона, застали в постели вместе с женой и с ее горничной, — говорит мне Хетти через три дня после описанных выше событий. — Скандал не оставил от его карьеры камня на камне.

— То было тогда, а мы живем сейчас, — говорю я, — и политическая карьера Мартина только началась.

— К тому же в те дни было предельно ясно, кто есть кто. Кто горничная, а кто жена.

Меня так и подмывает сказать: “А кто виноват?”, но я молчу. Хетти сейчас надо щадить. Она сидит у меня за столом, сегодня суббота, утро, и еще совсем рано. Рядом стоит ее чемодан. Он еще не разложен. Ей нужно выговориться. Она уже рассказала мне о венчании, о визите в кошачий питомник, о своей новой, более высокой должности в агентстве, и вот теперь настал черед шоколада на сон грядущий, и Агнешки в ее, Хетти, зеленом пеньюарчике, который ей теперь разве что на нос и который был на Агнешке, когда она ложилась в ее постель.

— Я никогда в жизни не позволяла ей надевать его, — говорит Хетти. — Свинья.

Я говорю, что в сравнении со всем остальным, на что покусилась Агнешка, это, право же, — сущая мелочь.

— Знаешь, я ведь довольно много помню. Рогипнол не блокирует сознание полностью. Это всего лишь снотворное — легкий наркотик, к тому же возбуждающий центры удовольствия. Но я перед этим выпила две таблетки темазепама, потом две рогипнола, да еще виски, так что у меня все в густом тумане.

Я говорю, счастье, что она вообще осталась жива.

— В четверг утром, когда я окончательно проснулась, Агнешка была у себя, в своей постели, а Мартин спал рядом со мной, только я лежала с того края, что ближе к двери, а не у стены. Наверное, они с Мартином думали, что я ровным счетом ничего не буду помнить, но я помнила. Я могла бы подумать, что мне это все приснилось, но простыня была сбита на пол, там же скомканный зеленый пеньюарчик, который я больше не надеваю. Кнопки расстегнуты. Я оставила все, как оно есть, и спустилась в кухню, там уже была Агнешка, резала для Китти яблоко дольками, как будто ничего и не произошло. Только вся она была румяная, цветущая и словно бы умиротворенная.

Спустился завтракать Мартин, ему надо было в редакцию пораньше. Был такой же раздраженный, как и всегда, я не знала, что мне делать, что думать, и вспомнила своего инструктора по вождению, он мне как-то сказал: “Сомневаешься — воздержись”, — что ж, раз они не желают ничего говорить, буду молчать и я. Притворюсь, что ничего не случилось, а там соображу, как мне быть дальше.

Мартин нежно поцеловал меня на прощание, будто и в самом деле любит, да еще вдобавок слегка ущипнул за грудь через блузку, в которой я хожу на работу, она из очень приятной тонкой ткани, Агнешка ее накануне выстирала и приготовила, чтобы я ее надела. Блузка с длинными рукавами, это оказалось очень кстати, потому что руки у меня с внутренней стороны сплошь в синяках. Я только вчера увидела, как сильно они изранены, потому что все налилось черным и багровым. Но от этого его прикосновения у меня все внутри словно огнем полыхнуло, так ведь бывает, ты сама знаешь.

Она вспоминает о моем возрасте и просит прощения, а я говорю, что да, действительно, что-то такое смутно припоминается.

— Что ж, ты хотела все знать, — говорит она, и я соглашаюсь, что да, хотела.