Жан-Жак рассматривал свои вены и поражался тому, насколько близка и реальна смерть. Взять и перерезать, человеческая кожа нежная, так и просится под бритву. В эти трудные минуты он часто думал о родителях. Они умерли слишком неожиданно, молниеносный удар невозможно было переварить. А главное, полное отсутствие корней усугубляло его неприкаянность; наверняка он переживал теперешнюю ситуацию не как все; его кризис был кризисом сироты, человека, которого резко выдернули из детства. По вечерам, вернувшись домой, он целовал дочь и болтал с ней, но всегда недолго. Перестал включать телевизор. Смотрел на Каролину и с облегчением понимал, что она прекрасно заботится о Луизе. Ему самому даже простейшие действия, например разогреть еду в микроволновке, казались опасными операциями, и только эта девушка могла справиться с ними легко и изящно. Нормальная жизнь представлялась ему непосильной.
Каролина наблюдала за ним. В ее взгляде Жан-Жак улавливал оттенок презрения. В ее возрасте трудно понять, какое бремя на него навалилось. Она видела в нем лишь одержимого сексом мужчину, который потерял жену и теперь кусает локти; и в придачу, что всего хуже, не способен ни с чем примириться и как последнее ничтожество целыми днями валяется на диване. Она судила его строго, но в чем-то справедливо. Просто она не знала, что такое многолетняя семейная жизнь. Чем реже становится секс, тем быстрее тают принципы. Со временем она поймет, что разрываться между семейной жизнью и жизнью, где возможен сексуальный расцвет, – выбор в равной мере банальный и тягостный. Выбор из числа тех, что распластывают вас на диване. Двадцать лет спустя она изменит мужу, потому что муж не прикасался к ней целую вечность, и начнет сравнивать цены, чтобы купить самый лучший диван.
Каролина была блондинкой. В ее голосе просвечивало солнце, но чаще небо хмурилось. Вроде солнца у подножия гор. Наверняка из тех женщин, что, сами не зная почему, будят бешеные страсти. Из тех, что могут заледенеть, если растопят сердце мужчины. Впрочем, не стоит делать преждевременных выводов: в девятнадцать лет ее характер еще не вполне прорисовался. Отметим лучше одну важную вещь, о которой мы в связи с Каролиной еще не упоминали. Легче будет не просто сказать, а описать ситуацию, в которой Жан-Жака вдруг осенило. Это случилось сразу после того, как он поговорил по телефону. Он позвонил Ибану, и тот отчитался о ходе расследования. Пока никаких серьезных следов, указывающих на местопребывание Клер, он не обнаружил. Жан-Жак понуро повесил трубку и налил себе бурбона. Дочь уже спала, и Каролина не спеша убирала со стола. Она наклонилась, и взору потрясенного Жан-Жака предстал ее зад. Его глаза неотрывно следили за ней, пока она удалялась на кухню, и не упускали ни миллиметра в движении женского тела, которое коктейль алкогольных паров и депрессии превращал в движение ангела. Ему нравились в ней не только красота и свежесть; было что-то еще, тонкое и не сразу уловимое. Наверно, щиколотки. И уж точно ее странные уши. А может, дело было в чем-то, что ему нравилось раньше, а открылось только сейчас, когда его сознание поплыло? В чем-то, погребенном в недрах памяти, в том, что он уже замечал в Каролине и что теперь воскресало нежданным чудом?
Когда Каролина на кухне мыла то ли окна, то ли – что вернее – посуду, Жан-Жак решил позвать ее и о чем-то спросить. Она возникла в дверном проеме, сбоку, уже не совсем на кухне, но и не вполне в гостиной. Телесная межкомнатная неопределенность: вот что мы еще не сказали о Каролине. И Жан-Жаку ничего не оставалось, как осознать, что она очень эротично соотносится с дверьми.
IX
У Клер тоже случались перепады настроения. Она то впадала в счастливую чувственную эйфорию, то погружалась в безнадежную тоску и скучала по дочери. Жан-Жак и Клер не знали одного: настроение у них колебалось одновременно. Они оставались едины в подавленности, едины в успокоении; они переживали разрыв в ритме семейной пары.
Клер измотала щекотливая ситуация, действовавшая ей на нервы; ей нужен был отдых. Они с Игорем редко выходили из дому и даже по вечерам сидели и смотрели телевизор, дурацкие передачи, оставлявшие в голове пустоту, передачи, смотреть которые новоиспеченным парам обычно не полагается. Их простота (а главное, обстоятельства их встречи) вытеснила те месяцы, когда желание нравиться заставляет нас не столько быть, сколько казаться. Период, когда считаешь себя обязанным ходить на скучные выставки, слушать надоедливых друзей, ужинать в ресторанах, причем даже не итальянских (надо же делать вид, будто экзотика приводит тебя в восторг), – этот период им не доведется пережить никогда.
“Небо над Берлином" навело Игоря на мысль свозить Клер в Берлин. Он решил лететь самолетом. Ведь лучший способ перебороть страх полета – это путешествовать с тем, кто боится не меньше твоего. Окружая другого вниманием, пытаясь его ободрить, мы приглушаем собственный страх. Он всей душой надеялся, что она согласится съездить с ним на три дня. Пригласил Клер в кафе и, как обычно, пришел заранее. Ему хотелось увидеть, как она войдет. Он всегда с замиранием сердца ждал момента, когда она искала его глазами. Когда он ее видел, а она его еще нет. Именно в этот момент мы узнаем, что другой думает о нас. Игорь успокоился: в то мгновение, когда Клер заметила его, он прочел в ее взгляде желание. Она быстро пробралась к нему между столиками. Вокруг разговаривали, курили люди. Она поцеловала Игоря в лоб, поцелуй вышел поспешным до ужаса:
– Прости, мне надо в туалет.
Игорь улыбнулся ей; он любил даже эти ее слова.
Прошло несколько секунд, и изумленный Игорь увидел, что в кафе входит его кузен Ибан. Какое странное совпадение. Он помахал ему рукой. Ибан, казалось, смутился, но только на миг. Он подошел к Игорю, продолжая при этом украдкой вертеть головой; только специалист по слежке вроде Игоря мог наметанным глазом уловить эти едва заметные повороты. Они обнялись.
– Как дела? – спросил Игорь.
– Да ничего дела… Слушай, я тут по работе…
– Я уж вижу. Садись к нам, так тебя никто не заметит.
– Да, верно… Но мне расслабляться нельзя… Я столько сил угрохал, пока засек эту женщину…
– Она кто?
– Сбежавшая жена. Да еще муж ее без конца звонит, слов нет…
Клер вышла из туалета и быстрым шагом направилась к столику Игоря. Ибан заметил ее и на миг успокоился. Значит, эта акула от него не ускользнула. Но спокойствие его длилось недолго. Клер шла к их столику, уверенно, без всяких колебаний; шла прямо к нему. Вычислила, подумал он. Подобно умирающему, у которого вся жизнь проходит перед глазами, он в мгновенном озарении вспомнил долгие славные годы слежки и пришел к единственно возможному выводу: этот его первый провал – начало заката. Скоро часть его “я” уйдет в небытие. Тем не менее – чем черт не шутит – он попытался вжаться в стул, продемонстрировав незаурядное искусство уплотнения позвонков. Поздно. Клер смотрела ему прямо в глаза. Ибан пробормотал что-то нечленораздельное. Игорь прервал его:
– Клер, позволь тебе представить: мой кузен Ибан.
Ибан резко распрямился. И протянул Клер правую ладонь для рукопожатия. Вид у него был обалделый. Он знал ее лицо до последней запятой, и его рот замкнулся безгласной скобкой. Игорь счел волнение кузена чистейшей воды растерянностью при встрече с красотой. В нем даже всколыхнулась некоторая гордость. К тому же первый раз кто-то из знакомых видел его с Клер. Она вдруг сказала: