И наличие чего-то еще более раздражало.
Утром, независимо друг от друга, все вчерашние собеседники встали пораньше, тихонько почистили зубы и поспешили к редакции «Гуслярского знамени».
Но таинственность не помогла.
Город невелик, и шаги на рассветных мостовых разносятся по всей округе.
Уже на площади Землепроходцев пути их сошлись.
Некоторые улыбались и здоровались, а другие, как Ложкин, взявший с собой двух соратниц по движению и красный флаг, сделали вид, что никого не узнают.
Как вам известно, редакция выходит на узкую Советскую площадь, отороченную Гостиным двором и бывшим зданием горкома – горисполкома.
Перед горкомом стоит деревянная трибуна, покрашенная синей краской. На нее при коммунистах восходили отцы города и передовики, чтобы махать демонстрантам.
С тех пор трибуна пустовала. Иногда кто-нибудь организует санкционированный митинг, да никто на них у нас не ходит.
Но сейчас у трибуны стояли люди.
А с трибуны выступал харизматик, Золушка Иванов.
И он говорил:
– Хватит! Хватит нам топтаться на месте, совершенно не развивая экономику и топчась на месте. Нашему обществу, пережившему тяжелые времена развала Союза и предательства интересов, в частности, я должен обратить ваше внимание на порочное поведение моего так называемого отца Иванова Эдуарда, который с моими сводными братьями, не побоюсь этого слова – предателями интересов нашего Отечества и, возможно, лицами кавказской национальности, кормил меня только кроличьей тушенкой, от которой получается несварение желудка.
Небольшая толпа слушателей Иванова Семена глухо зашумела.
– Когда мы с вами пойдем к светлому будущему нашего города, не забывайте, кто стоял у нас на пути!
Харизматик поднял к небу кулак, и все его слушатели послушно подняли к небу кулаки.
– А пока попрошу вас вкладывать добровольные взносы на дело нашей партии. Членские билеты получите послезавтра!
Он щелкнул пальцами, и из-за его спины вышла хорошенькая девушка, которую Удалов отлично знал, потому что она торговала канарейками на городском рынке.
Хорошенькую девушку звали Тамаркой. Иванов Семен, обращаясь к толпе, заявил:
– Каждый, кто внесет десять рублей, получает звание рядового необученного. Водораздел лежит за пятью баксами. Это значит функционер-активист. За двадцать баксов принимаем в Центральный комитет.
– А что за партия? – крикнул из толпы Минц.
– Партия народного освобождения, Лев Христофорович, – ответил Иванов Семен. – Мы идем на выборы губернатора единым списком. Вас я приглашаю в консультанты бесплатно.
– То есть ты мне не будешь платить? – удивился Минц.
– Ни копейки с тебя, профессора, не возьму! Помогай, строй наше движение, рука об руку, полным ходом, поспешай, не болей!
– Я знаю, кто он, – тихо сказал Корнелий Иванович. – Он органчик.
– Из города Глупова? – спросил Грубин.
– Оттуда, брат, оттуда.
– А мы хотели еще кое о чем посоветоваться, – промямлил Минц.
– И не мечтай, Христофорович! Время советов безвозвратно кануло в Лету. Можно сказать, в зиму.
– В яму! – сказали хором его сводные братья, которые уже влезли за его спиной на трибуну.
Толпа, подросшая за последние минуты, дружно ахнула, умиляясь сообразительности и мудрости харизматика.
Удалов поежился. Он прожил долгую жизнь и многого навидался.
– А интересно, – тихо произнес он, – все эти харизматики хотят порядка и дисциплины?
Ему не ответили.
Минц уже пошел обратно.
Савич шагал рядом и размышлял:
– Но ведь он не красивый, не милый, не обаятельный и, может, даже не очень умный. Почему же?
– Это и есть харизма, – ответил Минц.
– И что будем делать? – спросил Грубин.
– Ничего, – сказал Минц. – Мы его породили, не нам его убивать.
Когда они вошли во двор, сверху из окна свесилась Ксения Удалова.
– Мужики, – сообщила она, – по радио передавали, что Иванова Семена утвердили кандидатом в вологодскую Думу.
– Быстро, – вздохнул Грубин.
– Бери выше, – сказал жене Удалов. – Не сегодня завтра быть ему губернатором. Стоит ему только в телевизоре появиться.
– Уже появлялся, – сказала Ксения. – Не произвел впечатления.
– Это только первая реакция, – сказал Минц. – Будет и вторая.
Вторая реакция случилась во время обеда. Ксения занесла половник над тарелкой мужа, замерла, пошлепала губами и произнесла:
– Кого-то он мне напоминает.
– Кого же? – заинтересовался Удалов.
– Или покойную тетю Симу… либо горностая. Вот именно – горностая!
Удалов горько улыбнулся. Любовь толпы принимает странные формы.
Ему-то самому, неподвластному влиянию харизмы, Иванов Семен представлялся, правда, чем-то похожим на полководца Суворова в деревенской ссылке, готовым сейчас же ринуться на Чёртов мост…
«Чепуха мерещится», – оборвал себя Удалов.
Вечером они вышли во двор, уселись за стол для домино, но конечно же в домино не играли, а беседовали.
Понимали, что старая жизнь окончилась, а что сулит новая – догадаться было нелегко.
Над городом прошел вертолет без опознавательных знаков.
– Не время вертолетам летать, – сказал Грубин.
– Ох и не нравится мне это… – Удалов вскочил и кинулся прочь со двора.
За ним побежал Миша Стендаль.
Бежать пришлось недалеко.
Вертолет опустился на площади Землепроходцев, рядом с бетонной ладьей.
Из него выпрыгивали омоновцы в соответствующих чулках на головах.
За омоновцами вышли трое в штатском.
Удалова такими демонстрациями не запугаешь.
– Добрый вечер, – сказал он вежливо, но строго. – По какому поводу несанкционированный митинг?
Противника следует ошеломить. Ведь если ты станешь о причинах рассуждать или возражать, они тебе врежут прикладом по затылку и даже в больницу не отнесут.
А грозный, хоть и бессмысленный окрик действует.
Трое в штатском сразу почувствовали в Удалове родную душу и ответили нестройным хором:
– Имеем указание об изъятии гражданина Иванова Семена Эдуардовича.
– С какой целью? – рассердился товарищ Удалов.
– Обнаружились нарушения в регистрации в качестве кандидата.
– Ясно, – сказал хитроумный Удалов. – Выполняйте.