Удалов увидел, что сквозь толпу, как маленький ледокол, к нему движется профессор Минц.
– О чем он говорит? – трагическим шепотом встретил его Корнелий Иванович.
Минц улыбнулся, а Поликарпыч продолжал:
– «Мы долго думали, можем ли мы отблагодарить персону, которая сделала для нашего племени больше всех людей на Земле, для человека, которая, как помнят старожилы, уже маленькой девочкой подбирала на улице голодных котят, перевязывала нашим старикам ушибленные ножки, зашивала порванные уши».
«Это кошки! – догадался Удалов. – Это от их имени Поликарпыч речь толкает! Ведь кошки не разговаривают!»
– «Шли годы, – продолжал Поликарпыч. И сам был так растроган текстом, что прослезился. – Эта особа, несмотря на личную жизнь, на учебу и работу, никогда не забывала о наших бедах и невзгодах. Ей в жизни не повезло. Ее отдали замуж за недостойного дикаря, который мог вышвырнуть из дома котенка и согнать беременную кошечку с дивана».
«Нет, – понял Удалов, – это не о Ксении. Уж чего-чего, но на такого мужа я не похож».
– «Долгая жизнь этой персоны протянулась через несколько поколений домашних животных. Рождались, росли, спаривались, старели, дрались и дохли наши современники. И каждый мог быть уверен, что придет в дом номер 16 по Пушкинской улице и найдет там заботу и внимание».
«А может, все-таки Ксения? – думал Удалов. – Адрес совпадает. Но ведь я не такой звероненавистник».
– «И пускай не все удалось в жизни сделать Ксении Удаловой… – голос Поликарпыча заметно дрожал, – но слава и память о ней должны пережить века. Подпись: кошки города Великий Гусляр». И дальше отпечатки лап числом две тысячи сорок четыре.
Под аплодисменты зрителей Поликарпыч сложил лист.
Ираида протянула Ксении большие ножницы.
Ксения стесненно замахала руками.
– Правильно, – сказала Ираида. – Мы поддержали инициативу, создали фонд, получили средства и приняли участие, нам и открывать.
Она подняла ножницы, как дуэлянт шпагу, и, спустившись с трибуны, шагнула к статуе, покрытой брезентом.
Площадь замерла в томительном ожидании.
Ираида разрезала красную ленточку, брезент медленно сполз со статуи и улегся, покрыв постамент.
По площади прокатился шум. Радости и восторга.
Скульптор Овидий Гроза, который, оказывается, таился под брезентом, чтобы удачнее сорвать его, распахнул руки, как статуя Юрия Гагарина на одноименной площади в Москве. Оркестр грянул что-то радостное из Паганини.
И в самом деле, Гроза превзошел себя и, возможно, самого Церетели.
Статуя изображала просто одетую в купальник полную женщину, отдаленно похожую на Ксению Удалову. В одной руке она держала котенка, в другой – мисочку, к которой котенок тянулся. Это была сама доброта, сама забота.
Пока гремели аплодисменты, Удалов, смущенный более, чем его жена, потому что ему теперь до конца дней придется ходить по городу мимо статуи Ксении, обернулся к Минцу.
– Кто это придумал?
– Кошки, – сказал Минц.
– Конкретнее.
– Они накопили денег, они вышли на Ираиду, они дали ей на лапу и помогли создать беспроигрышный фонд благотворительной котофилии.
– Ты знал, но молчал. Почему?
– А весь город знал, хотели сделать тебе сюрприз.
Ираида снова заговорила:
– От имени кошачьей общественности, – сказала она, – мне хотелось бы выразить благодарность гражданину Гаврилову.
Молодой Гаврилов сделал шаг вперед и поклонился.
Кошки замяукали, как ненастроенный симфонический оркестр.
– А он что? – спросил Удалов.
– У него оказалась особенная слюна, – признался Минц. – Он хлеб жевал три месяца без перерыва, за скромную плату. Из пережеванного мякиша статую и сделали. Вечный материал. Она переживет египетские пирамиды.
«Господи, а я ее подозревал…»
Удалов в сопровождении Минца пошел вокруг памятника, чтобы полюбоваться женой с тыла.
Там было пусто, потому что публика шумела перед памятником и возле трибуны, а некоторые уже начали танцевать под оркестр. И тут Удалов в ужасе замер.
Скульптор Овидий Гроза, который рядышком щипал себе бородку, угадал причину испуга пожилого лысенького толстяка.
– Я не виноват, – произнес он. – Это было их специальное желание. Как бы доказательство, что она им родня по духу. А ваша супруга не возражала, а Ираида Тихоновна лично была за.
– В конце концов, все мы когда-то были такими, – улыбнулся профессор Минц.
Но чувства внутри Удалова сопротивлялись увиденному. На банкет Удалов идти отказался. Договорился с Максимкой, что тот потом подвезет мать домой.
Сам вышел на высокий берег реки Гусь и стал думать о смысле жизни.
Далеко, в сквере, играл оркестр.
«Ох, и давно же мы спим раздельно, – подумал Корнелий, – Ксения на кровати, а я на диване.
Современная наука на многое способна.
Надо будет сегодня ночью деликатно проверить, не появился ли в самом деле у Ксении пушистый кошачий хвост…»
Умные люди говорят: никогда не возвращайся на место, где ты испытал счастье или встретил любовь. Ибо в таком случае тебя постигнет горькое разочарование.
Как-то лет двадцать назад Удалов поехал в Дальние Зубрилки на озеро Кочевое. Была у него с собой одна удочка и крючок, простите за выражение, хлипкий, как мышцы у шахматиста. И что вы думаете – клевало, словно началось великое переселение рыб или крючок был смазан рыбьим героином. За час, пока гигантская щука не откусила крючок вместе с поплавком, Удалов вытащил около шести килограммов различных рыб, включая трех подлещиков, налима, пескарей, карася в две ладони шириной и угря, а угрей в Кочевом отродясь не водилось. Мало кто из друзей в Гусляре поверил в такое везение, впрочем, Удалов и не настаивал, потому что и сам не до конца поверил своему счастью. Тут бы Удалову и почить на лаврах, но захотелось еще раз испытать удачу.
Через три недели он снова отправился на озеро Кочевое, взяв с собой три удочки, набор крючков вплоть до спецкрюка, позаимствованного у коллекционера крючков Ю. К. Зрителя и рассчитанного на крокодилов (спецзаказ, колумбийский вариант), изысканную наживку и сапоги до чресел. Занял то же самое место, напрягся и подвинул к себе поближе ведро для добычи. Он провел там целый день. Подходили местные жители и уговаривали гостя не тратить времени даром, потому что в этом месте рыба не клюет. Удалов посмеивался, но не уходил.
Ушел он, только когда стемнело, ведро оставил, забыл. Да и на что человеку пустое пластиковое ведро?
Хоть бы головастик попался!