В то воскресенье дон Камилло говорил на проповеди о срубленных лозах. Он говорил так, как если бы их срубили у его отца, который ведь тоже был крестьянин.
Он сам растрогался от своей речи и чуть было не стал сентиментален, но тут вдруг увидел среди молящихся Пеппоне, и умиление его перешло в сарказм:
— Возблагодарим же Отца Всемогущего, — сказал он, — поместившего солнце высоко в небе, так высоко, что его невозможно достать, а то ведь кто-нибудь, пожалуй, и потушил бы его, желая насолить своему политическому противнику — продавцу солнцезащитных очков. Слушай-слушай народ своих вождей, их мудрость бесконечна, они научат тебя, что лучший способ проучить сапожника — отрезать себе ноги.
Говоря, он не отрывая глаз смотрел на Пеппоне, как будто обращался к нему одному.
Ближе к вечеру насупленный Пеппоне показался в дверях приходского дома.
— Вы сегодня утром что-то против меня имели, — проговорил он.
— Я говорил о тех, кто забивает людям головы известно какими теориями.
Пеппоне сжал кулаки.
— Уж не хотите ли Вы сказать, что это я подучил людей рубить виноградник Веролы?
Дон Камилло покачал головой.
— Ты агрессивный. Но не подлый. Но все равно ты их подстрекаешь.
— Я пытаюсь их остановить, но они ускользают от меня.
Дон Камилло поднялся, подошел к Пеппоне и встал прямо перед ним.
— Пеппоне, ты знаешь, кто срубил эти лозы.
— Ничего я не знаю.
— Ты знаешь, кто это сделал, Пеппоне, и если ты не последний негодяй или идиот, то ты знаешь, что обязан назвать их имена.
— Ничего я не знаю.
— Ты должен сказать, кто это был, и не только из-за ущерба, нанесенного хозяйству от тридцати вырубленных лоз. Но и потому, что это как свитер: порвется одна петелька, и, если ты ее не остановишь тут же, на следующий день ты окажешься без свитера. Зная и ничего не делая, ты поступаешь, как тот глупец, что видит горящий окурок посреди сеновала и не тушит его. Весь дом сгорит. И виноват будет не тот, кто бросил бычок, даже если он сделал это умышленно.
Пеппоне продолжал утверждать, что он ничего не знает. Но дон Камилло так наседал на него, что в конце концов он не выдержал и раскололся:
— Я ничего вам не скажу, хоть убейте! У нас в партии только самые порядочные люди. А теперь из-за каких-то трех кретинов….
— Я все понял, — перебил его дон Камилло.
— Если об этом станет известно в округе, то те, другие, представляете, как разозлятся. Стрельба начнется.
Дон Камилло походил туда-сюда по комнате и снова встал перед Пеппоне:
— Признай хотя бы, что эти трое заслуживают наказания! Признай, что наша обязанность сделать так, чтобы они больше этого не повторили!
— Свинством было бы не признать…
— Тогда жди меня тут, — велел дон Камилло.
Через двадцать минут дон Камилло вернулся в бумазейном охотничьем костюме, в сапожищах и потрепанной шляпе.
— Идем, — сказал он, укутываясь в плащ.
— Куда?
— К дому первого из трех. Я объясню тебе по дороге.
Это была темная ветреная ночь, и по дороге им не встретилось ни души. Они дошли до стоящего на отшибе дома. Дон Камилло замотался шарфом по самые глаза и спрятался в канаве.
Пеппоне постучал, вошел в дом и через несколько минут вернулся с хозяином. Выбрав правильный момент, дон Камилло выскочил из засады.
— Руки вверх! — сказал он, вынимая автомат. Пеппоне и его товарищ подняли руки. Дон Камилло посветил им в лица фонарем.
— Проваливай и не оборачивайся, — сказал он Пеппоне. Пеппоне побежал, а дон Камилло подтолкнул его товарища в сторону поля. На поле он приказал ему лечь ничком на землю и, удерживая автомат в левой руке, правой всыпал ему пониже спины десять ударов розгой такой силы, что рассекли бы шкуру и бегемоту.
— Первое предупреждение, — объяснил он жертве. — Понятно?
Тот кивнул головой.
Пеппоне ожидал дона Камилло в условленном месте.
Второго поймать оказалось еще проще. Пока дон Камилло с Пеппоне вырабатывали план, укрывшись за печью во дворе, он сам вышел за водой, и дон Камилло словил его на лету. После соответствующей обработки он также получил разъяснение о том, что это «первое предупреждение», и подтвердил, что все понял.
У дона Камилло болела рука от добросовестно сделанной работы. Он присел за перелеском, чтобы выкурить тосканскую пополам с Пеппоне.
Но чувство долга заставило его быстро подняться и затушить сигару о кору дерева.
— Ну, пошли к третьему, — сказал он Пеппоне.
— Третий — я, — ответил Пеппоне.
— Третий — ты? — заикаясь, переспросил дон Камилло. — Зачем?
— Если Вы, находясь в непосредственном общении с Господом Богом, не знаете зачем, то как могу это знать я? — закричал Пеппоне.
Потом он скинул плащ, плюнул себе на ладони и яростно схватился за ствол дерева.
— Бей, поп проклятый, — взвыл он сквозь зубы. — А то я сам тебе врежу!
Дон Камилло покачал головой и отошел, ничего не сказав.
* * *
— Господи, — в растерянности обратился дон Камилло к алтарю, — никогда бы не подумал я, что Пеппоне….
— Дон Камилло, то, что ты совершил сегодня вечером, чудовищно, — перебил его голос Христа. — Я не могу принять того, что один из Моих служителей участвует в карательной операции!
— Иисусе, прости меня, недостойного раба Твоего, — прошептал дон Камилло, — прости меня, как Отец простил Тебя, когда Ты, свив бич из веревки, выгнал торговцев, порочивших Храм.
— Дон Камилло, уж не хочешь ли ты обвинить Меня в принадлежности к штурмовикам?
Дон Камилло шагал взад-вперед по пустой церкви. Он чувствовал и обиду, и унижение: Пеппоне, убийца виноградных лоз, никак не шел у него из головы.
— Дон Камилло, — позвал его Иисус, — зачем ты себя накручиваешь? Пеппоне исповедал свой грех и раскаялся в нем. Это ты никак не можешь ему отпустить. Исполни свой долг, дон Камилло.
* * *
Пеппоне был один в своей мастерской. Когда вошел дон Камилло, он возился в капоте грузовика, погрузившись туда с головой по самые плечи, и яростно закручивал какие-то болты. Он не разогнулся, и дон Камилло десять раз ударил его розгой пониже спины.
— Прощаются и разрешаются тебе грехи твои, — сказал он, добавляя сверх положенного пинок. — Будешь знать, как обзывать меня проклятым попом.
— За мной не заржавеет, — пообещал Пеппоне сквозь зубы, не поднимая головы от капота грузовика.
— Будущее в руках Господа, — вздохнул дон Камилло. Он вышел и забросил подальше прут. Ночью ему снилось, что, упав на землю, прут тут же оброс гибкими ветвями, почками, цветами и гроздьями золотистого винограда.