– На добрых-то нынче и ездят, – злобно проговорила Галя, – на добрых нынче пашут и воду возят. Добрые по полдня в очередях стоят, карточки не могут отоварить, в трамвае на подножках висят, того и гляди, под колеса свалятся, а недобрые на такси катаются, из ресторана не вылазят.
Софья Александровна промолчала, отнесла в комнату обед. Но Варя заметила ее состояние.
– Чем вы расстроены, Софья Александровна?
– Галя сейчас на кухне: буржуйские обеды, ходят по ресторанам, являются домой под утро…
– Ей какое дело?
– Завидует, наверно…
– Дрянь! – сказала Варя.
– А может, хочет занять Сашину комнату.
– У вас же броня.
– Она думает: если доказать, что я этой комнатой спекулирую, то ее отберут у меня.
– Вы боитесь Гали?
– Я ее не боюсь, но эти скандалы…
– Сволочь! – выругалась Варя. – Я ей выдам, она у меня быстро заткнется.
– Не надо, Варенька, она может навредить.
– Чем это она может мне навредить, интересно?!
– Не тебе, так Константину Федоровичу.
– А что он, вор, жулик?
– Что ты болтаешь, Варя?! Но согласись, у него неопределенное положение. Ведь он нигде не работает, не служит.
– Нет, служит, – возразила Варя, – в артели. А то, что играет на бильярде, так на государственном бильярде. Никому это не запрещено.
– Варенька, я ничего не имею против Константина Федоровича. Но Галя может использовать то, что он не прописан здесь.
– Я у вас тоже не прописана.
– Но ты прописана в этом доме.
– А он в другом доме, какая разница?
– Ты уверена, что у него московская прописка?
– Ну конечно!
В этом по тону категорическом ответе Софья Александровна не почувствовала уверенности. Но спросить, видела ли Варя эту прописку собственными глазами, не решилась. Только сказала:
– И ваши отношения не оформлены.
Варя усмехнулась:
– В нашей стране фактический брак приравнен к официальному. Ведем общее хозяйство, спим в одной постели, муж и жена.
– Варя, что ты говоришь?! – поморщилась Софья Александровна.
– А что такого? Я недавно была в суде, разбиралось дело об алиментах. Судья прямо спрашивает: общее хозяйство вели? В одной постели спали?
Софья Александровна снова поморщилась.
– Софья Александровна, скажите прямо: вам неудобно держать нас у себя? – серьезно проговорила Варя. – Вы боитесь?
Софья Александровна так же серьезно ответила:
– Пока вы не устроитесь по-настоящему, в своей собственной комнате, живите у меня. Только надо сделать так, чтобы не было неприятностей. Ты согласна со мной?
– Я согласна, и я подумаю.
– И еще, Варенька, я видела у вас в комнате ружье, даже два.
– Это охотничьи ружья. Костя – охотник.
– Все равно. Ты должна меня понять. Арбат – режимная улица, и в моем положении я не могу допустить в доме ружей, – голос Софьи Александровны звучал настойчиво, – сейчас к этому относятся строго. В своей квартире Константин Федорович сам бы за это отвечал, в моей квартире отвечаю я. – Она помолчала, потом добавила: – Я обязана сохранить эту комнату для Саши, это Сашина комната, я обязана отвести от нее любую угрозу, даже самую незначительную.
– Хорошо, – сказала Варя, – больше в доме ружей не будет.
Своими глазами Варя не видела Костиной прописки. В Крыму, в гостинице, вместе с ее паспортом он предъявлял и свой, заполнял анкету, писал адрес – Москва и так далее, то есть писал то, что у него в паспорте, ведь регистраторша это проверяет.
И все же в своих руках Варя Костин паспорт не держала. Вдруг она ошиблась, вдруг он писал не «Москва», а другой город? Ей безразлично, но подводить Софью Александровну нельзя.
В тот же вечер она сказала Косте:
– Софья Александровна беспокоится насчет твоей прописки.
– Я же ей сказал, где я прописан, она что, не верит?
– Верит. Но Галя, соседка, склочничает, хочет оттяпать комнату, кричит всюду, что Софья Александровна спекулирует жилплощадью. И если у тебя не окажется московской прописки, у Софьи Александровны будут неприятности.
– Показать ей паспорт?
– Это было бы лучше всего.
– А когда? Я прихожу, она спит, просыпаюсь, она уже ушла.
– Оставь мне, я ей покажу.
Он покосился на нее.
– Я не могу оставлять паспорт, он мне нужен. Разбуди меня завтра пораньше, я ей сам покажу.
– И еще. Она просит не приносить в дом ружей.
– Но ведь это охотничьи ружья, это не запрещено.
– Все равно, Галя об этих ружьях может донести.
– Скажи, что у меня есть документ, разрешение.
– Разрешение может быть на одно ружье, а у тебя их несколько.
– Охотничьи ружья – вещь законная, и пусть Софья Александровна успокоит свои нервы, – раздраженно проговорил Костя.
– У нас тут только один закон – Софья Александровна, – сказала Варя, – она здесь хозяйка. Или мы подчинимся ее требованию, или нам придется выметаться отсюда.
– Пусть будет по-вашему, – недовольно проворчал Костя.
Утром он поднялся, зевая и потягиваясь, не привык рано вставать, накинул халат, взял из кармана пиджака паспорт, постучал к Софье Александровне, вошел к ней, потом вернулся.
– Все в порядке.
И снова улегся.
Костя не дал ей в руки свой паспорт, Варя отметила это про себя, но думать об этом не хотела. За то короткое время, что Варя прожила с Костей, она свыклась с мыслью, что Костя – человек со сложной судьбой и сложным положением, ни о чем спрашивать его не следует, того, что он не хочет рассказать, никогда не расскажет. Его родители, обрусевшие греки, азовские рыбаки, раскулачены и высланы из Мариуполя. Костя был тогда моряком торгового флота, находился в заграничном плавании и только поэтому избежал участи родителей. Как он признался Варе, вернувшись из плавания и узнав о высылке семьи, он пожалел, что не остался в Пирее или Стамбуле, гулял бы там сейчас. На флот он больше не устраивался: уходящих в загранку тщательно проверяют, выяснят, что родители раскулачены, самого вышлют. Он уехал в Москву, в столице легче затеряться, работал монтером, менял службу, изобрел амальгаму, вступил в артель, но главным был бильярд. Костю заметил Бейлис, главный бильярдист Москвы, ввел в лучшие бильярдные, где обыгрывались «фрайера», денежные провинциалы, командированные с казенными деньгами. С ними Костя был беспощаден, заманивал первым легким выигрышем, а потом раздевал до нитки.