— Ваши планы — чушь. Вы тоже часть Тени… и не лучшая её часть.
— У них есть возможность…
Я не дослушал. Встал, отстранил руку деда, вцепившегося мне в колено. Держись, старик. Держись, прошу. Я побежал.
Врата сияли сквозь тьму. Рядом, совсем рядом…
— Пётр!
Я бежал, ветки стегали по лицу. Врата были всё ближе.
— Пётр! — Толчок в плечо. Кэлос догнал меня. — Стой! Ты никогда не вернёшься! Вспомни, что я говорил! Пётр, я не пойду за тобой!
Он едва не влетел на пространство Врат. Я успел остановиться и ударить его — то ли он хотел поддаться, то ли и его боевые рефлексы были не всесильны. Кэлос упал на самой грани изменённого пространства, за пределами той линии, где его ждало будущее — ослепительное и нечеловеческое.
— Подожди, — попросил я. — Это мой путь.
Шаг — и белое сияние в глаза.
Как больно, когда тебя постигают…
Я очнулся под верещание куалькуа. Уже ставшие привычными вопли.
Пётр! Пётр! Пётр!
— Не ори…
Слова застряли в горле. Рот был набит снегом. Я валялся у подножия холма, и даже помнилось смутно, как я катился, кувыркаясь, по сугробам, налетая на скрытые в снегу камни, крича от боли…
Рецепторы заглушены. Восстановление повреждённых тканей проводится.
Спокойствия куалькуа хватило ненадолго.
Пётр! Пётр!
— Да заткнись…
Я поднялся — всё тело ныло. Если это после подавления болевых рецепторов — то что со мной было?
Ого!
Смерив взглядом склон, я проникся к куалькуа уважением. Собрать моё несчастное тело после такого падения — работка для судмедэксперта. Я катился-падал с двухсотметровой высоты по такому крутому склону, что не осмелился бы штурмовать самый сумасшедший альпинист. По крайней мере — в такую погоду.
Начиналась метель. Нет, неправильно, она не начиналась, она жила здесь. Ветер был несильным, но неуловимое ощущение, что он не прекращается неделями, не оставляло меня. Мелкая снежная крупка била в глаза. Мутный красный солнечный диск уныло висел в небе.
— Эй, куалькуа, помнишь «Свежий ветер»? — спросил я. — Мы не у Геометров случайно?
Сила тяжести и состав атмосферы различны.
— Ага. Спасибо.
Может быть, я полный идиот. И в наказание сейчас получу короткую и малосодержательную жизнь в снежной пустыне… на пару часов, вплоть до окоченения.
— Тогда подскажи, здесь есть что-то живое?
Куалькуа ответил не сразу. Вряд ли он пользовался только моими органами чувств, скорее смотрел ещё и своими глазами, вбирал информацию всеми недоступными мне путями…
Да. Повернись влево. Ещё. Стоп. В этом направлении, около одного километра.
Сколько я ни смотрел, увидеть ничего не мог.
Но теперь уже выхода не было. Когда вначале действуешь, потом думаешь, добра не жди.
Я побрёл по снегу. Куалькуа, выполнив просьбу, затих. Но работу с моим телом не прекращал — я чувствовал, как возвращается чувствительность, одновременно уходит куда-то холод. Странное ощущение — уже бывшее, дежа-вю… Нет, это всё-таки не мир Геометров. Конечно же. Но вся Тень, если взглянуть честно, всего лишь бег по кругу. Бесконечная игра в давно сыгранной пьесе. Единственный выход — перестать быть человеком. А что делать, если я не хочу? Легко было философам, психологам, писателям размышлять о судьбе человечества. Отомрёт, перерастёт, пойдёт дальше, ступит на новый виток… Не хочу! Я — не хочу! Но выхода нет, и значит, я буду биться головой о скалы Земли Изначальной, выцарапывать зёрна Врат, унижаться и выпрашивать — пусть даже такое спасение ненавистно мне…
Впереди сквозь снежные заряды проглянули тёмные тени. Я остановился, растирая онемевшие руки. Кажется — вышки. Кажется — бараки. Дежа-вю. Эй, Гибкие Друзья…
— Ой…
Вздрогнув от звука, раздавшегося совсем рядом, я присел на корточки. Стон?
Да нет.
Ой да моя родина,
Вольная, привольная…
Это скорее походило на песню. Словно кто-то, обделённый слухом и голосом, бормотал окаменевшие от мороза слова.
Свободная, великая…
Я разглядел певуна. Скорченная, занесённая снегом фигура в громоздком, неуклюжем тулупе. Непохоже было, что человек замерзал. Он сидел на каком-то деревянном чурбане, лицом к баракам и вышкам, и бормотал, бормотал без всякой интонации, переходя от песни к невнятным жалобам…
— Холодно… чёрт… холодно…
Люди, разговаривающие сами с собой, всегда внушали мне странную, замешенную на жалости симпатию. От хорошей жизни не будешь искать собеседника в себе — страшный это собеседник, беспощадный.
Ломкий хруст — словно разворачивают застывший на морозе полиэтилен. Сопение — человек вгрызся в замёрзшую пищу. Сопение.
Я медленно подходил к нему со спины. И уже стоя в шаге от него, увидел блеск металла. На коленях проголодавшегося певуна лежало оружие — короткоствольный автомат. Я замер.
Охранник. Всего-то охранник.
Окажись это Гибкий Друг — всё было бы проще. Гораздо проще. Сиди он молча или прохаживайся — и то уже стало бы легче. А так… напасть со спины на незнакомого человека, закутанного в неудобные одежды, тихонько грызущего кусок застывшего жирного мяса. Не хочу.
Занеся руку, я помедлил мгновение. Они не умирают насовсем. Надо это помнить. Нельзя — потому что это оправдывает всё, всё, что только можно вообразить, это самый страшный дар Врат — вседозволенность. И надо — потому что я должен пройти дальше…
Охранник обернулся. Я успел увидеть растерянное грубое лицо, открывающийся в крике рот — и ударил. Меховая шапка смягчила удар, но то ли я очень постарался, то ли противник оказался слабоват. Охранник молча рухнул в снег.
— Спокойных снов, — прошептал я, подымая автомат. — Пусть тебе приснится другой мир… тёплый, ласковый… и отправляйся туда.
Шагах в десяти я наткнулся на колючую проволоку. Пять ниток, облепленных снегом и оттого напоминающих новогодние гирлянды.
— Работай, симбионт, — велел я. — На том свете рассчитаемся…
Когда мои пальцы покрылись чёрной блестящей коркой, я коснулся ледяного металла и одну за другой перекусил колючки.
Хорошо хоть, не под напряжением. И никаких датчиков. Всё до отвращения примитивно.